Оберфюрер рывком распахнул дверь и рукой отстранил эту особу в глубь комнаты. Следом стремительно вошли Аня и её сопровождающий, что плотно затворил дверь.

– Ви есть хозяйка этот квартир? Отвечайт, бистро! – рявкнул молодой эсэсманн, страшно выкатив глаза.

– Зачем так грубо? – казалось, искренне удивился Науманн. Он что-то сказал весьма грозным шёпотом по германски, и его подчинённый мгновенно вышел наружу, затворив дверь. – К тому же, когда перед тобой столь очаровательная русская фрау. Вряд ли у него бы получилось, разговаривай с вами в таком жедухе.

Он расстегнул пальто и положил на стол фуражку с тускло мерцающими глазницами адамовой головы вместо кокарды.

– Мне известно, – продолжал он, пригладив виски, – фрау, как есть… Аграфен, что вы служите в городской управе. Мне также известно, – он смахнул с серебристого жгута на левом плече, указывающего его должность, а не звание, невидимую соринку, – что вы и ваш пока неведомый мне хозяин водите за нос мою службу. Делаете это весьма профессионально, что заслуживает уважения. Браво! – он с силой хлопнул в ладоши, заставив эту хорошенькую женщину съёжиться. – Это не есть хорошо! Получается, что вы работаете против Великой Германии, и я вынужден вас арестовать.

Немного помолчав, он вынул из глубокого кармана пальто автоматические наручники и пристегнул один браслет к руке Аграфены.

– Вот так, фрау! Что вы скажете?

– Это какая-то ошибка, господин офицер, – залепетала Аграфена своими полными, красными губами. – Я никогда не работала против Германии. Простите, я хотела сказать – против Великой Германии.

– Это снова не есть правда, фрау Аграфен, – Науманн на этот раз коснулся её подбородка, что привело её в мелкую дрожь. – Кто есть по-русски «Радуга»? Видите, как хорошо я знаю ваши тайны? – он слегка хлопнул её ладонью по щеке.

Из глаз Аграфены выпали предательские слёзы.

– О, слёз! Это слёз раскаяний? Так есть? Или это игра в русский театр? – вкрадчиво продолжил допрос Науманн.

– Нет, нет, – вздрогнула женщина. – Только не надо меня бить…

Тряхнув её скованную стальным браслетом руку, Науманн подозвал эсэсманна. Он велел ему «поработать со старушкой». Тот, коротко кивнув, вышел вон.

– Я прошу вас, не надо ей ничего делать, – заревела Аграфена. – Капитолина Матвеевна, эта такой тихий, богобоязненный человечек. Не надо…

– Хорошо, ей ничего не сделают, – Науманн снова тряхнул её руку. – Не бойтесь, фрау Аграфен. Вам тоже ничего не сделают. Вы знать этот человек? – он молниеносно вынул из кармана пальто руку с фотокарточкой, что уместилась на ладони.

По лицу Аграфены пробежала едва заметная тень.

– Да, конечно: Этот господин заходил в городскую управу к господину бургомистру, – пробормотала она.

Её полные красивые губы через силу раздвинулись в улыбке.

– Очень хорошо! Что ещё вы можете о нём сказать? – Науманн чуть отвёл руку с фотографией. Его взгляд скользнул по платяному шкафу с портретом фюрера поверх желтовато-серых обоев в цветочек.

– Больше ничего, господин офицер. Я клянусь…

На стене проскрежетали ходики. Гирька на цепочке поползла наверх. Сквозь распахнувшиеся дверки дала о себе знать кукушка.

– Одну минуту, – Аграфена неосмотрительно потянулась к окну, но Науманн одним рывком бросил её к себе.

Она стала белее снега и опустилась как опара на стул. Науманн, подойдя на цыпочках к стене, выглянул через окно на улицу. Рука Аграфены, как безжизненная, потянулась за ним. Усмехнувшись, он разомкнул ключом браслеты и сложил их в карман. Рука Аграфены сама собой, как плеть, упала вдоль туловища, а плечи её вздрогнули. Всем своим существом она понимала, что сейчас произойдёт её разоблачение. Аню она так и не рассмотрела и посчитала за немку. Сама девушка кидала на себя взгляды через зеркало на трюмо – заправская эсэсовка. Если бы не заячьи ботики Амалии Фёдоровны, то всё сходство с прежней Аня осталось только в глазах. И то, если как следует всмотреться. Какой-нибудь подпольщик, не задумываясь, разрядил бы в неё наган или «тэтэшник», или швырнул бы под ноги ручную гранату. Даже взгляд стал каким-то неживым, металлическим. О такой наверняка напишут: «своимпаучьим взглядом фашистка буравила советскую подпольщицу». Дураки…