Науманн вспомнил, как осенью 1941-го Аню привели под конвоем полевой жандармерии. Странно, но ведущий разработку унтерштурмфюрер Краучек даже не удосужился сделать запрос в секретариат. Хотя по всем отделам были разосланы специальные конверты, где были ориентировки на активную и потенциальную агентуру русских, из числа партийных и комсомольских работников, активистов, бывших чекистов и военных.

Материалы были обильно снабжены фотографиями, копиями личных дел, писем и публикаций из советских газет вперемешку со справками Службы и Полиции Безопасности третьего рейха. Ориентировка на Аню также имелась из досье реферата II-a-IV секретной государственной полиции (AmtIV).

Но этот Краучек, наполовину германец наполовину чех, взятый специальным набором из Судет накануне восточной компании (его отец по проверенным данным был с 195-го в русском плену, затем перешёл на службу в Чехословацкий корпус, из которого ушёл к красным: не удосужился заглянуть в картотеку, хотя обязан был сделать это. Он сразу же начал «энергичный допрос», применив методы устрашения. Сделал это на пару с другим идиотом, гауптштурмфюрером Пламке, который принялся бить «объект». Второго Науманн с большим удовольствием отправил на фронт. А Краучек был переведён инструктором в школу полиции. Плюс к тому Краучек попросился в расстрельную команду. Там сложно не отличиться, если не быть чересчур мягкотелым.

Себя оберфюрер мягкотелым не считал. Хотя расстрелы, что применялись на Востоке, недолюбливал и сам в них предпочитал не участвовать. Всякий раз, выделяя людей для акции над евреями из гетто, задержанными в ходе облав, при которых не оказалось документов и которые не представляли оперативного интереса, русских и польских пленных (последние отказались эвакуироваться в 1941-м), он чувствовал хитрый план, заложенный фюрером в оккупационной политике. Сокращать поголовье неполноценных славян, очищать земли для германских колонистов на Украине и в Центральной России? Одновременно провозглашая лозунг борьбы с большевизмом, привлекая для этого бывших белых генералов Краснова и Шкуро, деятелей русской эмиграции? Но большая часть прусского генералитета и офицерского корпуса, хоть и относилась к России без особых симпатий, но отвергала этот варварский план. Ряд чинов из ведомства Шелленберга также вознегодовали. А в Европе между тем, не проводилось никаких массовых карательных акций. И Европа это оценила. Ни о каком партизанском движении во Франции, Бельгии и даже Чехословакии даже не мыслили. Некоторые хлопоты доставляли боевики из армии Крайовы, что подчинялись польскому правительству в изгнании со штаб-квартирой в Лондоне, да армия Людвига Слободы, что проводила в Польше линию Москвы. Но потери от них были ничтожны. Другое дело – Балканы. В Югославии, что всегда была вотчиной Туманного Альбиона, по слухам, было сформировано полупартизанское соединение, что успешно действовало против итальянских оккупационных войск. Оно тоже проводило линию Москвы, но англичане с этим почему-то мирились, засылая туда своих инструкторов, оружие и прочее. Здесь Науманн тревожно отмечал растущую солидарность двух держав, противников рейха. Ведь Балканы были всегда как кость в горле для России и Британии. Не пустить туда русских было чуть ли не национальной идеей политиков от Палмертона до Чемберлена и нынешнего графа Мальборо, Уинстона Черчилля.

Всё больше и больше оберфюрер приходил к мысли, что фюрер или имеющий на него воздействие Борман, а может и Геббельс, сознательно изготовили «План политики рейха на востоке», что бы русские ни на мгновение не сомневались, что им надо жить по формуле «Убей немца!» Так вещал их пропагандист, вроде Ганса Фриче – Илья Эренбург по московскому радио, не подозревая (а может и подозревая), что усиливает войну с другой стороны. Так писали в газетах и листовках, что поступали от партизан и подпольщиков. Ясно, что окружение фюрера, если ни он сам, подставили германскую империю под топор. Как бы не с подачи Сталина, подумал Науманн.