– Ну, что, комбат… товарищ Померанцев Виктор, по отчеству не помню как, это всё-таки произошло! Не желаете это признать? А я желаю. И признаю. И вам советую. Лучше сдавайтесь. Там действуют настоящие спецы, ни чета мне. Хохленко уже уделали, а Борзилова я уделал. Он-то жив, зараза. Был бы я там, может, упросил бы оставить его в живых, – на этот раз Иванов врал бесстыдно, что не могло не укрыться. – Мыслишь, комбат, виновником какого преступления являешься? Человека из-за тебя там убивают? Эх ты… Сдавайся!

– Пошёл ты на х…

– Ах, так…

Сияющее лезвие, совершив замысловатый круг, оказалось под носом у Виктора. Он успел присесть. На какое-то мгновение Виктор забыл о своём оружии. Вспомнив детство, ухватил с горсть земли и бросил россыпью перед собой. Иванов, шепча что-то матерное, отскочил. В следующий момент пальцы Виктора уже напомнили ему про ребристую рукоять пистолета. Сняв с предохранителя и передёрнув ствол, он выпустил в заметавшийся перед ним знакомый силуэт всю обойму.

…Иванова мотало из стороны в сторону. Последним движением, сделав выпад, он угодил по касательной в правое ребро комбата. Но тупой вытянутый вороненый ствол ТТ изрыгнул последний выстрел прямо в живот. Иванов, беззвучно шевеля тонкими губами, с остекленевшим взглядом, медленно осел на Виктора. Лезвие финки больно царапнуло кожу, что под сукном и брезентом амуниции стала набухать мокрыми пятнами.

– Иванов… Славка, зачем? – Виктора рвало на своего бывшего бойца и боевого товарища. – Что я тебе… Как ты мог, на командира… руку?.. Я ж тебя сейчас…

– Знаешь, комбат, – шептал поверженный им бывший боевой товарищ, – заткнись ты! Когда твое место среди них, а моё среди вас, то лучше помолчать. Скажи спасибо, что не убил. Тебе в мозг вселился, но подчинить не сумел. Сильный ты, чёрт, сильный… Все вы сильные, если под Богом ходите. Он вас любит, а нас нет.

– Слушай, зачем… ты, сволочь? Добъю…

– Дурак ты… Сдохну я сейчас. Слушай… – на губах у Иванова появились розовые пузыри, – я здесь по заданию давно. Что теперь… Раз такое на мою долю выпало, обещай, что пацана моего в Одессе найдёшь. После войны, если жив останешься. На Дерибасовской шестнадцать все знают – Анна Иванова… Анна Николаевна, мама моя. Понял? Повтори… то-то! И ещё: в Сочи это… на Цветном бульваре, в управлении НКВД сидит наш агент. Сидит долго, ещё с двадцатых. Не знаю, как на него выйти, но знаю, что до войны он служил в Краснодаре. За два-три дня его туда перевели. Хотели на границу, а перевели…

Он окончательно замолк, когда изо рта вырвался хрип. Вот, поди ж ты, подумал Виктор, гад, а всё-таки – человек. Своего выдал, если не соврал. Хотя, зачем ему врать? Недаром говорят, перед смертью человеку ничего не утаить. Если что сказал, значит, так оно и есть.

Он пришёл в себя от шлепков. Кто-то шлёпал его маленькими, но сильными ручонками по щекам. Затем на лицо обрушился тёплый водопад.

– Дядя командир, дядя командир! Да очнитесь! – раздался срывающийся в плач знакомый детский голосок.

То был Сашка из деревни. Отвинтив колпачок фляги, что висела на боку Виктора, он полили его водой, которую набрал в рот по самые уши.

– А… что… Фу, спасибо тебе, мальчик… – Виктор, придавленный телом Иванова, едва ворочал губами.

Во рту неприятно давили комья рвоты. Правое ребро саднило порезом. Кровь, что пропитала комбинезон, редкими струйками проникла в брюки и за голенище сапога. От этого хотелось рвать ещё сильней. Как на именинах в училище, вернее после опохмелки, пронеслось у него в голове запоздалое воспоминание.

– Ты как здесь? – не найдя ничего лучше, спросил он, глядя мальчишке прямо в глаза.