– Всевышний снова свел наши пути, – сказал он.

Я поведал ему о своих мечтах: о павлинах и беседке с музыкантами. Каменщик снял очки и запустил руку в седую бороду, расчесывая ее: его познаний во французском не хватало, чтобы проникнуться величием моего замысла.

Пришлось крикнуть в темноту, призывая на помощь сторожей.

На зов откликнулся Лайачи, брат Османа, все в той же ярко-зеленой джеллабе. Я попросил его перевести мои слова на арабский. Но, едва завидев каменщика, Лайачи побагровел от ярости.

Я старался говорить как можно проще: мне нужен просторный дворик с нишами вроде гротов по обе стороны, а по центру – сад.

Лайачи начал переводить, но на полуслове запнулся. С ним творилось что-то неладное: он вдруг затрясся, его лица перекосило.

Я спросил, что случилось. Но он не ответил.

Не успел я и глазом моргнуть, как Лайачи с криками двинулся на каменщика. Тот вжался в кресло, как будто на него вот-вот прыгнет хищный зверь.

Я пытался урезонить Лайачи: каменщик нам друг, он гость в нашем доме. Но Лайачи размахивал руками как саблями, изрыгая проклятия.

Время словно замедлилось.

Лайачи засунул пальцы себе в рот и стал за что-то дергать. Не понимая, что происходит, я подошел ближе. И увидел, что Лайачи осторожно вытащил вставную челюсть: сначала верхний ряд зубов, затем нижний. К моему ужасу, он бросился на каменщика, кусая и щипая его челюстью до крови.

Одной рукой не хлопнешь, одной ногой не побежишь.

Арабская пословица

После происшествия со вставной челюстью мы с Рашаной и детьми неделю спали все вместе, в одной кровати.

На ночь я подпирал дверь изнутри стулом, а под подушку прятал индийский кинжал. Ясно было, что Лайачи ненормальный, но уволить его сразу я не решился – не знал, с какой стороны к этому делу подступиться. Да и опасался: вдруг он вынет вставные челюсти и снова набросится – уже на нас.

Через неделю я, наконец, набрался смелости и разыскал Османа – он сгребал палую листву.

– Мне придется отпустить твоего брата, – дипломатично выразился я. – Он без всякой причины напал на каменщика. И пока Лайачи поблизости, мне неспокойно. Да и не только мне.

Опершись на грабли, Осман потер подбородок.

– Лайачи с детства такой, – сказал он. – Все знают, что он помешанный. По правде говоря, его следует держать взаперти.

– Почему же ты сразу не сказал? А еще убеждал меня: мол, он человек надежный.

Осман закусил верхнюю губу.

– В нашей стране, – нахмурился он, – узы крови много значат. И всегда подразумевают обязательства.

Дни становились короче, с севера повеяло зимой. В Марокко есть верная примета близких холодов – на улицах не протолкнуться от тележек, доверху груженых апельсинами. Первые апельсины кисловаты, но с каждой неделей становятся все слаще.

А мне по-прежнему не было покоя. И это в собственном доме! Зохра донимала меня, убеждая прибегнуть к помощи ее знакомой колдуньи. Я же ну никак не хотел идти на поводу у прислуги – еще чего доброго возомнит, будто имеет надо мной власть. И в то же время испытывал необходимость с кем-то поговорить об этих загадочных надписях на двери. Да и о волшебном ковре, часто являвшемся во сне.

Тут снова позвонил Оттоман.

Я знал о его прошлом, был немного осведомлен о деловых успехах, но его личная жизнь оставалась для меня тайной. Я не знал даже, женат ли он. Личность Оттомана как-то не располагала к подобным вопросам.

Мы встретились в кофейне возле его дома в фешенебельном пригороде Касабланки. В кофейне, как обычно, сидели небритые мужчины в длинных, просторных джеллабах, однако она отличалась от традиционного заведения. Во-первых, здесь подавали настоящий кофе, а не то пойло, которое я обычно хлебал, уже привыкнув к его отвратительному вкусу. Во-вторых, было много женщин. Которые не имели ничего общего с извечными свирепыми старухами – в кофейне сидели блондинки в смелых нарядах, с ярко накрашенными губами. Еще непривычнее было то, что они курили.