– Еще – поучительные истории.

– Именно! Излюбленное занятие Хишама. Он был великолепным сказителем.

– Да, он умел рассказывать.

Сидя в любимом кресле, Хишам мог говорить с утра до вечера. И мысль о том, что после беседы с ним человеку становится лучше, давала ему утешение.

– Я хочу, чтобы о наследии Хишама помнили, – сказал Оттоман. – Хочу, чтобы другие на примере историй учились различать добро и зло – как Хишам, слушавший в детстве притчи своей бабушки.

– Но в наше время все только и смотрят, что сериалы, – сказал я. – Сериал заменяет людям притчу.

Оттоман придвинулся ближе, опираясь рукой о мое колено.

– Мы можем изменить положение вещей, повернуть время вспять, – с жаром зашептал он. – Мы можем побороть систему, и сказители снова заговорят.

Вернувшись домой, я застал Османа взволнованным – он беспокойно расхаживал туда-сюда. Рядом с ним стоял высокий, худощавый мужчина в джеллабе необычайно яркого зеленого цвета. Он был в очках-авиаторах и производил впечатление актера из индийского фильма.

– Это Лайачи, мой брат, – нервничая, представил мужчину Осман. – Ему тридцать один, и он ищет работу.

– Вот как! – ответил я.

– Хамза ушел, значит, место свободно, – сказал Осман.

– Но я не теряю надежды вернуть его.

– Нет, месье Тахир, – быстро заговорил Осман. – Он не вернется – ему стыдно.

Я до сих пор так и не узнал, в чем дело, поэтому надеялся на возвращение Хамзы.

– Вы могли бы нанять Лайачи временно, – уговаривал Осман.

Против такого предложения я не возражал. Заручившись моим согласием, Осман повел Лайачи в сад.

В битве за расположение маленького Тимура Зохра одержала победу. И отныне мой сынишка передвигался по дому на закорках у Зохры. Едва только он видел Фатиму, принимался шипеть как змея в высокой траве. Когда я сделал ему замечание, он сказал: Зохра его научила. Тимур вытащил упаковку конфет и развернул все, до единой. Набив конфетами рот, он одним махом, давясь, проглотил их.

В тот же день во дворике при кухне я разыскал Зохру. Именно там заклинатели, проводившие обряд изгнания джиннов, зарезали жертвенного козла. По их словам, это место было центром, душой дома. Я собирался отчитать Зохру за то, что та снова дала Тимуру конфеты, но не успел – она показала на пол.

Я увидел намалеванные мелом каракули.

– Чья это работа, Арианы? – спросил я.

Зохра нахмурилась, прищурив глаза.

– Это дело рук не ребенка, – сказала она, – это…

– Джинны?

Зохра побледнела от ужаса. Крутанувшись вокруг себя, она поцеловала свою руку, коснулась ею ближайшей стены и забормотала молитву.

– Никогда не произносите это слово вслух, – вполголоса упрекнула она меня.

Однажды в конце октября, вечером, я предавался мечтаниям: я будто бы сижу в тени посреди великолепного дворика, в котором прогуливаются павлины. Из фонтана, выложенного изысканной мозаикой, устремляется поток воды, вечерний воздух напоен ароматом цветущих азалий. В дальнем конце рияда13 стоит беседка, на террасе перед ней – струнный квартет: вот-вот польется музыка. Прикрывая глаза от солнца, я огляделся и понял: я у себя, в Доме Калифа, а того, что намечтал, нет и в помине.

Весь следующий день фантазия преследовала меня. Я представлял снова и снова, пока сам себя не убедил: когда-то волшебный двор с павлинами в самом деле существует – в дальней части территории, за теннисным кортом. Любителей тенниса среди нас не было, поэтому я поручил одному из сторожей привести того самого каменщика, который выкладывал в доме камин.

Вечером в десять часов каменщик прибыл, во все том же темно-синем халате. Подавшись вперед в полупоклоне, он схватил мою правую руку и пробормотал айят из Корана.