Мой отказ от арабского скакуна поверг Абдельмалика в уныние. Он пытался переубедить меня: приняв его подарок, я тем самым окажу честь не только ему, но и всем его предкам по мужской линии.

На следующей неделе за тем же столиком в кофейне «Лугано» между нами вновь зашел разговор о притчах.

Абдельмалик прочертил пальцем в воздухе горизонтальную линию.

– Жизнь марокканца можно сравнить с балансированием на туго натянутом канате, – сказал он. – Все дело в том, что мы верим: Всевышний видит нас. Стоит нам пошатнуться, как Он пришлет ангелов – они не дадут упасть. – Абдельмалик хлопнул ладонью по крышке стола. – Ну, а если ангелы не подоспеют, значит, так угодно Всевышнему.

Официант принес свежезаваренный кофе. Когда он ушел, Абдельмалик продолжил.

– Притчи – отражение нашей жизни. В притчах грань между счастьем и несчастьем невероятно тонка. Так было всегда. Мы это знаем, и потому мы такие, какие есть. В течение жизни человек способен познать все: богатство и бедность, достаток и нужду… Это как американские горки: то вверх, то вниз… И можно жить богатой, полной жизнью, в то же время оставаясь бедным.

Я спросил Абдельмалика о джиннах.

– Для меня они настоящие – как посетители за соседними столиками, как эта вот чашка кофе, – сказал Абдельмалик. – И пусть их не видно, я знаю: они здесь, рядом.

– Но все же откуда такая уверенность?

– Вот скажи: ты видишь воздух? – спросил Абдельмалик.

– Нет.

– Но при этом не сомневаешься в его существовании, так?

Я спросил Абдельмалика: пытался ли он отыскать свою притчу?

Абдельмалик с усмешкой сдвинул солнцезащитные очки на голову.

– Похоже, ты говорил с бербером.

– Тебе известна эта традиция?

– Конечно.

– А где бы ты искал в первую очередь? – спросил я.

– Возле святилища, – ответил Абдельмалик. – Но начать поиски так вдруг, ни с того, ни с сего, нельзя.

– Почему?

– Прежде необходимо подготовиться.

– Это как?

– Надо научиться смотреть на мир другими глазами.

Абдельмалик пояснил: взгляд должен быть незамутненным, как у ребенка.

– Бегун не выходит на дистанцию без разминки, – сказал Абдельмалик. – Так же и ты: надо подготовить свой ум, прежде чем нагрузить его работой. На Востоке об этом знают давно, а вот на Западе все еще не догадываются.

– И как подготовить?

– Избегай предвзятого отношения к чему бы то ни было, -посоветовал Абдельмалик. – И тогда мир откроется тебе.

На следующий день я сидел в саду и читал, время от времени поглядывая на черепах, вытаптывавших лабиринты в густой растительности. На ярко-синем небе золотым диском пламенело солнце; я наслаждался покоем.

Вдруг краем глаза я заметил тень – она то двигалась, то замирала, – и услышал шаркающие по терракотовой плитке шаги. Подняв голову, я разглядел Хамзу – приближаясь ко мне, он нервно сжимал свою любимую шерстяную шапку.

– Месье Тахир, простите меня, – начал он.

– Простить? За что?

Сторож, кусая нижнюю губу, ответил не сразу.

– Хамза, что стряслось?

– Я ухожу на другую работу, – сказал он.

– Но, Хамза… ты ведь проработал здесь двадцать лет!

– Да, месье Тахир, это так – двадцать лет.

– Что стряслось? Давай поговорим – все можно обсудить.

Опустив глаза, Хамза покачал головой:

– Мне стыдно.

При первом же взгляде на сказки «Тысячи и одной ночи» было ясно: каждый читатель найдет в них что-то свое. И предприимчивый издатель смекнул: если переписать сборник языком попроще и убрать излишне откровенные места, получатся детские сказки. Со временем они так полюбились, что никто уже и не помнил, что изначально собрание предназначалось исключительно для взрослой аудитории и представляло собой литературу развлекательную, которую следовало держать от детей подальше. Однако некоторые переводчики, в том числе Бёртон, в своих переводах строго придерживались оригинала. В эпоху затянувшейся на десятилетия строгой викторианской морали Бёртон делал ставку на присутствовавшие в сказках многочисленные намеки на непристойности и откровенную похоть, надеясь привлечь внимание самых разных слоев светского общества, падкого на подобное чтиво.