Я вышел под черное вечернее небо. День начал прибавляться, уже январь. Иней толстыми комьями висел на деревьях. Дышалось удивительно легко. Машин зимой в Кировске почти нет, все ставят свои в гараж. Сейчас и прохожих уже мало, я направился к дому, думая, знать бы, что Катя одна дома, я позвонил бы и позвал её к себе, мама останется, конечно, у моего отца. У нашего отца… ох, мама… обиженная женщина способна разрушить полмира…

Я почти дошёл до дома, когда увидел знакомую фигуру, вернее, походку, потому что фигура как-то изменилась, я ещё не совсем понял, как именно, но… Лётчик.

– Лётчик! – крикнул я, бросаясь за ним через дорогу.

Он обернулся, ёжась и пряча уши в воротник, и шарф, чего он так замёрз-то?

– О… Платон, приехал, значит, – он достал руку из кармана и снял перчатку, чтобы пожать мою. Твёрдая рука, но ледяная.

– Ты замерз, что ли? – усмехнулся я, от меня едва ли не пар валил, а он съёжился

– Да околел не то слово, – засмеялся Лётчик. – Прождал проклятый автобус на станции, лучше бы пешком пошёл.

– А что ты делал там?

– Вагоны разгружал, Платон, что ещё? Вот, заработок несу, – он показал две бутылки водки в карманах, верно, сейчас валюта, почище денег.

– Может, зайдём ко мне? – предложил я.

– На водку мою покушаешься? – засмеялся Лётчик.

– У меня своя есть, не переживай. Идём? Я там со скуки, пока родителей ждал, жаркое приготовил, угощу тебя.

– Вкусное? – спросил Лётчик со смехом.

– Ага. Мясо отменное было.

– Ладно, пошли уже скорее, а то щас сдохну. С утра не ел, – махнул головой Лётчик.

Едва мы разделись и прошли на кухню, я налил Лётчику водки, пока будет разогреваться жаркое, ему надо согреться.

– Ещё выпей, – сказал я, наливая ещё.

– Напьюсь же…. – сказал Лётчик, но водки выпил. – В первый раз так вкусно тёплая водка. В серванте держишь?

– В буфете.

Лётчик снял, наконец, и шарф. И тут я понял, что в нём изменилось: он немного похудел, всегда бы эдакий налитой колобок, не рыхлый, но сбитый. Сильный, хотя и толстый. А сейчас и не такой толстый, на ляжках джинсы свободно болтаются, всегда крепкие ляжки обтянуты были любыми штанами.

– У меня тут сосед от водки помер недавно, – сказал Лётчик, садясь за стол, взял нож и хлеб, всё знает, где у нас, и нарезал спокойно, ровными ломтями. Не в первый раз это делает, всё привычно ему здесь всё, я думаю, он лучше меня знает и где какая посуда стоит.

– Ну, тебе не грозит.

– Напрасно ты так уверен. У меня отец от водки помер, так что наследственность у меня самая паршивая.

– Ну да… наследственность… – пробормотал я, думая, какая у меня наследственность? Самая превосходная на первый взгляд, но это тоже, как расценить…

Жаркое согрелось, распространяя замечательный аромат по всей квартире.

– М-м-м, пахнет и правда очень вкусно, – сказал Лётчик, берясь за ложку.

Позволив ему съесть почти всё, и выпив вдвоём уже по три рюмки, я спросил, наконец:

– Лётчик, вы очень сдружились с Таней?

Он поднял глаза на меня, немного опьянел, действительно.

– Или ты… влюблён в неё?

– Ты ещё спроси, не сплю ли я с ней, – сказал Лётчик, откладывая ложку. – Ваша мать уже спросила. Точнее утверждала, что это так, когда оказалось, что Таня…

– Мама?! – изумился я.

Лётчик кивнул, вздыхая, и достал сигареты. И вот вам, поднялся, достал пепельницу, я и не знал, что она у нас есть, появилась, из цветного стекла, не иначе как Таня купила для него, довольно красивая вещица… Лётчик закурил, и снова превратился в голливудского киногероя с этой обыкновенной «Стюардессой» в зубах…

– Я тоже удивился, когда она влетела к нам в квартиру, с этими обвинениями, – сказал он, выдыхая дым, привычно встав к форточке.