Однако я отвлекся от окопной службы. Но парни не прочь отвлечься и легко становятся разговорчивы, чтобы заполнить темную ночь и бесконечно пустое время. Потому и я с удовольствием останавливаюсь поговорить со знакомым солдатом или унтер-офицером и с напряженным вниманием выслушиваю тысячу всяких пустяков. Как фенриха меня частенько вовлекает в благосклонный разговор дежурный офицер, которому тоже неуютно. Он даже держится совершенно по-товарищески, говорит тихо, взволнованно, выбалтывая секреты и желания. И я охотно иду на такие разговоры, потому что и на мою психику давят тяжелые черные валы окопа, в этом жутком одиночестве мне тоже хочется тепла, чего-то человеческого. Ночами ландшафт дышит странным холодом, и этот холод имеет духовную природу. Так, начинаешь мерзнуть, очутившись в безлюдном участке окопа, где лишь изредка появляются патрули; озноб усиливается, когда выходишь за колючую проволоку, на ничейную землю. От дурного самочувствия легонько стучат зубы. Романисты трактуют это ощущение неверно, оно ни к чему не принуждает, скорее похоже на воздействие слабого электрического тока. Часто его вовсе не замечаешь, как не замечаешь, что разговариваешь во сне. Впрочем, все прекращается, как только дело принимает по-настоящему серьезный оборот.

Разговор становится вялым. Мы сильно устали. Сонно опираемся на траверс, не сводя глаз с огонька сигареты в темноте.

На морозе, зябко топая ногами, быстро ходишь туда-сюда, так что шаги гулко отдаются от промерзлой земли. В холодные ночи слышен нескончаемый кашель, разносящийся далеко вокруг. Когда солдат ползает по ничейной земле, этот кашель – первый знак приближения к неприятельской линии. Иногда дозорный на посту что-то насвистывает или напевает, и как же это мурлыканье контрастирует со смертоносными намерениями подползающего. Часто идет дождь, и тогда солдат, подняв воротник шинели, печально стоит под брезентовым пологом, прикрывающим вход в туннель, прислушивается к монотонному ритму падающих капель. Заслышав шаги командира по раскисшему дну окопа, он быстро выходит из-под полога, делает поворот кругом, шагает навстречу начальству, щелкает каблуками и докладывает: «Дежурный унтер-офицер. На участке без перемен!» Ведь он знает, что стоять у входа в туннель запрещено.

Мысли блуждают. Смотришь на луну и думаешь о счастливых днях в родном деревенском доме или в далеком городе, где люди сейчас толпой выходят из кафе и множество дуговых ламп освещает оживленную ночную сутолоку городского центра. Эти картины так далеки, что кажутся сном.

Перед окопом раздается тихий шорох и позвякивание колючей проволоки. Грезы рассеиваются в мгновение ока, все чувства до боли обостряются. Солдат взбирается к амбразуре, выстреливает осветительную ракету: все спокойно. Должно быть, пробежал заяц или закопошилась куропатка.

Иной раз слышно, как противник орудует у своих проволочных заграждений. Тогда часовой стреляет в ту сторону, пока не опустошит весь магазин. Он делает это не только по приказу, нет, при этом он испытывает известное удовлетворение: «Пускай почешутся. Может, я даже кого-нибудь зацепил». Мы тоже почти каждую ночь протягиваем новые заграждения, и нередко кого-нибудь ранят. Тогда мы принимаемся ругать сволочей-англичан.

В некоторых местах позиции, например в сапах, до неприятеля каких-нибудь тридцать шагов. Иногда здесь завязываются личные знакомства; узнаёшь Фрица, Вильгельма или Томми по кашлю, насвистыванию либо тихому пению. Солдаты коротко перекликаются, не без грубоватого юмора:

– Эй, Томми, ты еще тут?