И вот я стояла на пороге университета в полной растерянности – с билетами на конференцию и двумя положительными тестами на беременность в кармане сумки вперемешку с тремя упаковками активированного угля – остатками моей уверенности в том, что тошнота последних дней была связана с отравлением суши. Сумка со всем этим оттягивала мне плечо. Погода была со мной солидарна: я посмотрела на темные тучи, надеясь, что молнии сейчас испепелят все вокруг и все как-то само изменится, и медленно пошла, не думая, куда.

Я медленно шла под беспрерывным холодным дождем по Гран Виа, не обращая внимания ни на шум машин, ни на попрошаек вокруг, стараясь максимально оттянуть возвращение домой. Возле площади Сибелис я остановилась: налево – домой или направо – в парк Ретиро? Я не знала, куда идти и тем более что делать дальше. В этот момент печаль, грусть, тоска – все вместе резко накатило на меня. Как же я не люблю это чувство, этот мой постоянный кошмар, после которого я всегда ощущаю такую неудовлетворенность, будто делаю что-то не то, совсем не то. Я прислонилась к холодной стене дома и сделала глубокий вдох. Все прошло, я подняла глаза на прохожих – и вдруг увидела их совсем по-другому. У меня как будто глаза открылись: я увидела, сколько людей идут в обнимку, держатся за руки, целуются и смеются. Я стояла, облокотившись на холодную стену, смотрела на прохожих, вытирала катящиеся градом слезы и думала, что же мне с этим всем делать. Неужели моя жизнь закончилась, неужели это все? Я не могла в в это поверить. Если ребенок – значит, и Марио теперь навсегда. Что-то точно пошло не так в моей жизни. Я вспомнила Тенерифе, ту поездку, когда мы с ним познакомились, – да, что-то пошло не так еще тогда.

Я очнулась от своих мыслей, когда уже почти стемнело. Я уже обошла весь парк Ретиро несколько раз, и чем ближе подходила к дому, тем отчетливее понимала, что ребенка не хочу. Я ничего не ощущала, совсем ничего, как не чувствовала стыда от своих мыслей или угрызений совести. Я вспоминала все эти глупые фильмы, где героини чуть ли не с первого дня беременности чувствуют кого-то внутри и постоянно по-идиотски улыбаются, гладя себя по животу. Кроме раздражения, тошноты, головокружения и непонимания, как это могло произойти со мной, никакие другие чувства у меня не появились.

Я думала, что на фоне известия о беременности новость о том, что я что-то написала и теперь куда-то еду, для Марио будет неважна. Но оказалось совсем наоборот: о беременности он не сказал ничего, а вот о том, как я могла что-то написать, отправить, ждать результатов, с кем-то все это обсуждать и ничего ему не говорить, выслушивала от него целый вечер. На самом деле я приняла решение, еще гуляя по парку, и теперь даже хотела, чтобы он вел себя как можно хуже, говорил как можно больше глупостей – лишь бы не чувствовать себя виноватой. Поэтому я слушала его молча. Он тоже вскоре замолчал и «обиделся» до самого моего отъезда, больше не сказав мне ни слова.

На конференции было много таких же, как я, молодых магистров и студентов, но все они мне казались совсем детьми. Я наблюдала, как им было весело, как они, счастливые и беззаботные, фотографировались на фоне высоченных елок с золотыми шарами и рождественских мишек на Курфюрстендамм, как кокетничали друг с другом, пили местное пиво и по ночам потом тихонько пробирались из одного номера в другой. Я из этой тусовки выпала, не понимая, где же моя беззаботность, куда делись эти мои годы, почему я ничего о них не помню. Я чувствовала себя минимум лет на десять старше всех. Тошнота с каждым днем все усиливалась, я могла переносить ее только с каким-то пирожным, которое заедала сыром, потом шоколадом, в итоге бежала искать туалет и все опять начиналось по новой. Ни на одной лекции асов международной журналистики я не присутствовала, так как физически не могла высидеть больше пятнадцати минут без позывов на рвоту. Я звонила Марио несколько раз, плакала в трубку и говорила, как мне плохо. Он меня успокаивал, повторяя, что больше не обижается за конференцию. Что делать дальше, мы не обсуждали ни разу. Было обидно, что он не прыгал от счастья от моей беременности, и одновременно я была этому рада – все-таки это полностью развязывало мне руки. Я не могла себе представить, что мой сын – а я была уверена, что это сын, – будет похож на него.