И снова кабинетный стол застелили белой простынёй, приставили к нему столик с инструментами.

Стесняться было нечего, но штаны во что бы то ни стало (?) были использованы как втягиватель и пара угловых щипцов (?).

Доктор, будучи не слишком молод, оставался невозмутимым, делая надрезы.

Стэн ассистировала ему, Нэнси ведала анестезией.

Всё шло хорошо, пока связки были целы, но внутри случился обрыв, и пришлось собирать и зашивать.

Доктор сделал отверстие слегка выругавшись в довершение. Случайная операция завершилась успешно, и пациента перевели в мужскую палату.

Стэн и Нэнси были поражены, что им удалось так точно поставить верный диагноз.

– Вы обратились вовремя, – подбодрил их доктор, – Ещё денёк, и всё бы разлилось.

После таких слов Нэнси и Стэн попросили осмотреть другого прооперированного пациента. Осмотрев, доктор похвалил швы, наложенные сестрой Нэнси.

– Поводов для беспокойства нет, – утешил он, – Но я бы посоветовал ему подольше соблюдать постельный режим. Элдред Норман застонал:

– Но, док, меня тошнит от постели!

– Чем раньше Вы этот режим нарушите, тем быстрее снова сляжете!

Нэнси поблагодарила доктора за осмотр, размышляя, что среди всех мужчин, встреченных ею на севере все были солидны и интересны – и констебль, и почтальон, и погонщики и даже их проводники.

Общественность была преимущественно полной, и станционный смотритель выглядел откормленным.

Но Элдред Норман был необычен с его точёным ястребиным профилем и ясно очерченными чертами лица. Казалось, он нравился Нэнси.

Было ли очередным знаком судьбы, что именно в ту ночь ей выпало дежурить, ведь Стэн вполне могла справиться с ним сама, пока Нэнси хлопотала с ужином. Обрадовалась ли она, когда пришла заправлять ему постель, переодевать и осматривать швы.

Молодой человек сильно смутился, когда она поднесла ему сосуд для мочи, и совсем сник, увидев больничное судно.

«Надеюсь, он не видит во мне врага?!. – подумала Нэнси, – Это же такой удар по его самолюбию!»

Но вскоре он смог сам добраться до комода.

Спустя десять дней швы начали заживать, рана выглядела чистой и незаметной.

Нэнси снимала швы, пока Элдред извивался, жалуясь на щекотку.

– Лежите спокойно! – строго предупредила медсестра, – А то отрежу что-нибудь не то!

Пациент замер, но во время её работы оглядывал её с загадочным возбуждением и живой улыбкой в глазах, что приводило её в замешательство.

Закончив дело, Нэнси собрала хирургический поднос и сложила его.

Долговязая загорелая рука потянулась к ней, схватив за запястье:

– Присядьте, сестра! Подойдите, я не кусаюсь! Поговорите со мной, немножко.

В какой-то момент Нэнси почувствовала панику. Дыхание её стало неровным, и она не смогла поднять на него глаз.

Эти строчки из стихотворения «Старый мореход» Кольриджа так и вертелись в её голове, хотя и не всё сходилось в этом месте, удалённом за сотни миль от океана, да и пациент вовсе не «из тьмы вонзил он в гостя взгляд».

Но было что-то в его пристальном взгляде сродни взгляду бывалых путешественников, привыкших смотреть за край земли.

Нэнси чопорно присела на край его постели.

– О чём Вы хотели поговорить? – почти холодно спросила она. – Прежде всего… Я могу встать?

– Да… Вы можете сходить в ванную или уборную. А завтра сможете сами переодеться.

– Ладно. И то, слава Богу! Надоело быть беспомощным.

– Расскажите мне о Вашей семье… Элди.

– Ладно… Мой папа – Элдред Норман-старший, а мама – Оливия… Я их единственный сын, у меня есть две замужние сестры, которые с нами не живут.