– А там комната была!

– Что? – не понимаю я.

– Комната там была. Больша-ая!

– Ну, и что ты делала в гостях у великана?

– Ничего, – пожимает она плечами. – Погостила и ушла.

До дома ещё далеко, и такой короткий сюжет меня не устраивает.

– Но ты же поздоровалась с ним?

В последние дни учу её здороваться. Привычки у неё ещё нет, поэтому она растерянно говорит:

– Да…

Но тут же оживает, с лукавым выражением пригибается, как бы входя в пещеру, и, ступая на цыпочках, говорит театрально:

– Здравствуй, великан!

– А он?

– Здравствуй, Лизанька! – изображает она великана (почему-то тонким голоском).

– А потом?

– А потом пошли на кухню и пили чай.

Что и говорить, жизненное наблюдение, вплоть до «пошли на кухню».

– А как он дал тебе волшебные коньки?

– Я попросила… – и, углубляясь в своё воображение, говорит с туманной полуулыбкой. – У него там большая комната… и у стены стоит большой ящик… Там много-много разных…

Я жду слова «вещей», но она неожиданно заканчивает:

– …Приступочек!

И сама смеётся. Слово «уступ» она услыхала от меня минут 10 назад и вот – воспользовалась. Но я понимаю, о чём идёт речь.

– Там были и коньки?

– Да, там были коньки… Я попросила… – и тут она начинает говорить жалобным голосом. – Великан, великан! дай мне, пожазу… позажу… по-жа-луй-ста, коньки!.. Он выписал и дал мне.

«Выписываем» мы детское питание – каждый месяц в поликлинике.

– Но зачем ему свои коньки выписывать? – смеюсь я.

– Потому что никак не вынешь, если не выпишешь, – это туманное объяснение она, тем не менее, произносит поучающим тоном.

– Щедрый великан, – говорю я с признательностью. – Не сходить ли нам к нему в гости?

– Нельзя, – с сожалением отвечает она. – Его увезли. Пещеру увезли. Взяли, – она размахивает ручками, – большую лопату и раз-раз! погрузили на машину. А великан – топ, топ! – забрался в кузов… Сел около пещеры и поехал! поехал!

– Жаль… Далеко он поехал?

– Не знаю, – она пожимает было плечиком, но тут же вспоминает и снова поднимает ко мне румяное, весёлое личико, возбуждённое морозцем, быстрой ходьбой и интересным разговором. – В Сузгаль! Конечно, в Сузгаль!

И добавляет, словно это очевиднейшее дело:

– Куда же ему ехать, как не в Сузгаль! Это же далеко-далеко, почти на конце улицы!

– Далеко, – соглашаюсь я. – Что ж, он теперь и жить там будет?

– Он там теперь всегда жить будет, – вздыхает Лизанька.

– А летом? – спрашиваю я, рассчитывая огорошить её известием, что пещера растает.

– И летом… Потому что там снег никогда не тает.

– Хм. Вот так Суздаль. А травка там растёт?

– Да.

– А лето?

– Лета не бывает.

– Э, не складно! Раз лета не бывает, то и травки не бывает.

– Нет, бывает… – задумывается она, но придумать не может. – Бывает…

Мы уже пришли, и я говорю:

– Странный город это – Суздаль!

– Странный, – соглашается она и веселеет. – Это очень странный город!

После очередного тома Людвига Тика и прозы Жуковского я добрался, наконец, до Житий святых. Месяц «Август», любопытное примечание:

«Становясь на строго определённую историческую позицию, должно заметить, что 1-го Августа православною Церковью совершаются два торжества, различные по своему происхождению: 1) происхождение Честного и Животворящего Креста Господня и 2) празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице… по причине болезней, весьма часто бывавших в Августе /Азия-с!/, издревле утвердился в Константинополе обычай износить честное древо Креста на дороги и улицы для освящения мест и в предотвращение болезней /т. е. «происхождение» означает просто «прохождение по улицам»/. Накануне, 31-го Июля, износя его из царской сокровищницы, полагали на святой трапезе великой церкви (т. е. св. Софии). С настоящего дня и далее до Успения Богородицы, творя литии по всему городу, предлагали его потом народу для поклонения. Это и есть предъисхождение честного Креста…