– Ах ты, казак!

– Нек! – закричала она, размахивая ручками в полёте. – Нек, непвавийно!.. Не казяк, а казячка!

Олечка написала письмо Жене Д., я оставил себе копию, но какое-то оно неточное, и вписывать его сюда не хочу. Оля редко пишет, и контакт с листом бумаги теряется.

Я почему-то очень устал в эту неделю.

А прошлой ночью мне снились Арийцы, Агуро-Маздао, богиня Деркето и ещё многое из хомяковского калейдоскопа.

Вечером были у нас гости – Маша и Юра со своею Катенькою. Выпили бутылку сухого вина, поговорили. Нас с Олею глубоко поразило их желание отдать Катю в детский сад – без всякой нудящей причины.

– Зачем? – изумлённо спросил я. – Для чего?

– Ну, а что она всё одна да одна? – сказала Маша. – Будет общаться…

Но, кажется, наше искреннее изумление всё-таки её смутило.

Оля ответила на письмо Танечки, в котором она обещает навестить нас:

«…Но почему же так нескоро? Приезжайте! Чугунов тоже обещает навестить нас и тоже медлит, зато пишет нам длинные хорошие письма…

Мы, слава Богу, здоровы. Только Лизанька наша время от времени жалуется на животик – у неё, оказывается, грыжка от рождения. В больнице нам сказали, что нужно явиться на операцию 4-го Июня, т. е. на другой день по исполнении трёх лет. Мы не знаем, что и делать. Лизаньку в больнице одну я не представляю. Мы всё молимся о ней и просим и ваших молитв.

Моя же летняя болезнь, от которой и все мы страдали, прошла чудесным образом – по молитве перед Казанской иконой Божией Матери и нашим домашним Распятием… Но как редко даётся нам такое состояние души, в котором молитва может быть услышана.

Недавно мы были у отца Иоанна. Он принял нас хорошо, взял ваш телефон, чуть ли не в тот же вечер собирался позвонить. Он к вам очень привязан и относится с самым горячим участием ко всему, что вас касается. У них опять прибавилось семейство – и детей теперь у них девять человек.

…Обещанную книжечку из Лизанькиных речений Володя ещё не составил. Он очень устаёт на работе, особенно в середине месяца. Мы об этом часто думаем, но ни на что решиться не можем…»

Сегодня Лиза была наказана – постояла в углу. После примирения, сидя у Оли на коленях, взволнованно говорила:

– Кага кы миня наказываех, я не виху, шко кы моя маминька (когда ты меня наказываешь, я не вижу, что ты моя маминька). У кибя акое гозьное ицо (у тебя такое грозное лицо).

Оля записала за нею:

«Лизанька так нежна и послушна последние три дня, что я не устаю радоваться и умиляться на неё.

В воскресенье утром, когда мы были на службе, она рассказывала наклонившейся к ней бабушке, что Господь всё сотворил – и травку, и птичек. А вечером я слышала, как она уговаривала Машину Катеньку вместе помолиться.

Сегодня мы были у Наташи, и её Людочка удивила меня своим мирным и тихим настроением. Я взяла её на колени и сказала:

– Какая ты, Людочка, сегодня хорошая!.. Правда, Лизанька?

Лизанька кивнула и, раскачиваясь на маленьком стульчике, заметила:

– А быва пахая! (была плохая)

– Почему?

– Очень сийно китява (сильно кричала).

Когда мы собрались уходить, Людочка поцеловала Лизаньку и сказала:

– Лизанька, слушайся маму.

– А кы с’ухайся свою маминьку, – ответила Лизанька, делая ударение на слове „свою”.

Перед сном Лизанька всё жаловалась на животик. Я так запечалилась этим, что, качая кроватку, всё думала о Лизанькиной болезни, и мысли мои от непроницаемости и растерянности вдруг вылились в молитву о Лизанькином исцелении, в сокрушение о своём неверии и неблагодарности. Лизанька лежала тихо-тихо в кроватке, и я думала, что она уже уснула. Но вдруг она подняла головку от подушки и позвала меня.