Лизанька на кухне:

– А ктё нозик съямав?

– Бабушка, наверное, – рассеянно отвечает Оля.

– Нек! Эко отесинька!

Правда, это я его сломал.

– Верно, Лизанька, – говорю, – это я…

– Акой кы неукъюзый! – смеётся она.

Вчера мы причащали её за поздней обедней.

Пришёл сегодня домой в половине 3-го, принёс деньги – 112 руб. (+70 в аванс)… Милые мои «вкушали» дневной сон; мой осторожный стукоток разбудил не только Олю, но и Лизаньку. Я вошёл – комната наша пуста и светла; на диване – раскрытая книга (Поселянин), это читала и уснула потом Олечка; в кроватке, смяв одеяло, сидит Лизанька. Улыбнулась мне, увидев, склонила головку набок и вновь замерла, уставив задумчивый взор в пустоту – просыпается…

Вчера вечером она ушиблась – прыгала на мне перед сном и упала, ударившись верхней губкой о край диванной боковой стенки. Я окаменел, услышав глухой удар и – через несколько мгновений – плач Лизаньки. Позвал Олю. Она уже и так спешила к нам. Отняла у меня рыдающую девочку, спросила спокойно: «Что случилось?» – и ровным, ласковым голосом в минуту «заговорила» отчаянный Лизанькин плач.

Когда она в восторге и хочет пошалить, поёт непонятную песенку. Кривя губки и смеясь, выводит:

– Чиська-вуська-чизгагуська!

Но вообще-то говорит чисто. Маминька:

– Расскажи, Лизанька, как сок в магазине спит.

Лиза смеётся:

– Он спик в букыхках и банках, он спик и пох’юпывает!

Оля застала её за безобразием – половой тряпкой Лизанька старательно протирала стёкла в книжном шкафу.

– Лизанька! – возмущённо воскликнула Оля. – Что ты делаешь? Нельзя!

Лиза вздрогнула от окрика и скривила губки:

– Кы миня испугава…

И сердито:

– Кы попугай, покамухко кы миня испугава!

Мне Олечка сказала:

– Как поражает меня это «зрение корней»!

Были с Олечкою у ранней обедни; Лизаньку не повезли, показалось – холодно. После завтрака, побаловавшись с Лизанькой, съездил в библиотеку. Сходили в гости к Наташе, и вот печальный вечер – завтра на работу… Олечка хлопочет на кухне, Лизанька с нею, слышу – лопочет:

– Вихъ (видишь), акой он… (какой)

– Нет, – на что-то отвечает Оля, – от сока не заболеешь.

– Нек? – переспрашивает маленькая девочка. – Га?

Беседуют…

Прогуливались нынче во дворе в ожидании, когда выйдет маминька, и увидели мальчика, сосредоточенно гоняющего шайбу у крыльца соседнего подъезда.

– А пайгём, – сказала Лизанька, – пасмок’им, хко он деваек… (что он делает)

– Пойдём, посмотрим…

– Чиво эко? Чёйненькое? (чёрненькое)

– Это… хм… это такой кружочек…

– К’ухочик?.. Нек, эко не к’ухочик!

– Ну, шайба это, Лизанька! – поправляюсь я, заранее отчаиваясь объяснить ей, что такое «шайба». Но она переходит к другому предмету:

– А чиво он в уках дегхык? (а что он в руках держит)

– Это клюшка, – уже без увёрток отвечаю я.

– К’юхка… – запоминает она.

Оля вышла, мы тронулись в путь; Лизанька ехала на санках и всё что-то бормотала вполголоса. И вдруг рассмеялась.

– Что ты, Лизанька? – с любопытством остановился я.

– Сё перепукала! – отвечала она, смеясь. – Перепукала вогу…

– Что за «вогу»? – не понял я.

– Ну, вогу!.. А нага вогу!

– Ага, «воду»! – догадался я. Выходит, «на досуге», в санках, она размышляла о падежах. – Но где ты увидела воду?

– Чиво? – теперь не поняла она меня. – Чиво кы гаваих?

Едва ли мы объяснимся, подумал я, и мы поехали далее.

На прогулке заинтересовалась трамвайными остановками: какие они бывают?

– Зелёные, – перечислял я, – красные, жёлтые…

Она вдумчиво повторяла: «Хоккые…» И с любопытством:

– А чёйние?

– Чёрные? Нет, чёрных не бывает.

– А потиму?

– Видишь ли, это… печальный цвет, а людям нравятся цвета весёлые.