Не обидела. Подстегнула. Я давно уже подключился к ее смартфону и прекрасно отслеживал любые перемещения. Так что наличие моего номера в ее черном списке значило лишь прекращение явного общения, но я все так же был в ее жизни. День без переписки дался тяжело, на удивление, даже мне самому, но я мужественно его выдержал, готовясь понаблюдать за Машей из первого ряда вечером. Пока не узнал, что сеанс переносится из-за вечеринки. Закрытой.

Пропустить такое мероприятие я не мог, учитывая, что теперь моя зависимость становилось болезненно-отчаянной. Жажда не могла бы быть утолена лишь наблюдением издалека.

Я хотел участвовать.

Потому что не надо забирать у меня десерт, я захочу позже весь торт.

Но когда я увидел ее в этом платье, мне захотелось прикоснуться так, чтобы увидеть ее реакцию на эти касания. Чтобы впитать тот момент, как из пухловатых губ будет вырываться стон. Я хотел, чтобы она видела меня, как я вижу ее. Больным желаниям сбыться не суждено. Мне нельзя впускать в свой темный мир никого, кто может принести с собой свет. Там слишком страшно, и моя НЕдуша сплошные потемки.

Вот только провожая аппетитную фигуру взглядом, я все серьезнее рассматривал вариант о том, чтобы безопасно для себя и нее стать частью жизни Вяземской инкогнито.

Она не такая. Она ведь не согласится.

Только смогу ли я жить на две жизни? Где в одной я буду убивать людей, а во второй слишком интересоваться одним человеком, чтобы просто отказаться от нее на берегу. Что было бы крайне логично.

Зачем она мне? Вокруг полно других, доступных, готовых принимать меня раком, боком. По-всякому. Им не нужно признание, они готовы быть со мной в любой позе и тогда, когда этого хочу я. Насколько логично впускать в этот мир Машу?

Я просто хотел ее. Потому что только ею и был занят мой воспаленный мозг. Не больше и не меньше. Как только утолю голод, у нас все закончится.

Просто хотеть кого-то не противозаконно, просто трахать кого-то по обоюдке — тоже.

Зачем тогда отваживал от нее всех?

Потому что это моя игрушка. Только я мог в нее играть.

То, что Маше на этом безумном празднике жизни подсыпали наркоту, я понял сразу. По ее окосевшему в момент взгляду и рваным движениям рук, по резковатым жестам и отсутствию координации движений. И даже понял кто. Уж очень довольное лицо у него было. Предвкушающее веселую ночку, уж точно. Больше всего в своей жизни я ненавидел вот таких ублюдков, пытающих овладеть женщиной нечестным путем. Насильников я обычно убивал с особой жестокостью. Им быстрая смерть не положена, тем более, что порой родственники просили именно долгой и мучительной.

Я не был садистом, но и не был просто инструментом. Во мне тоже иногда присутствовала личная сторона решения вопроса.

Еще пару лет я называл себя чистильщиком, но потом уже смотрел на вопрос смерти философски. Один психолог поставил мне вполне реальный диагноз. До того, как я убил его, разумеется. Гомицидомания. Это так называемая непреодолимая страсть к убийствам, бесконечное желание лишать этой самой жизни.

Вот только я не психопат, не социопат, не НРЛщик. Я просто больше не человек, и в своей жизни не делал ничего, кроме убийств. Я рожден в нем, чего от меня ожидать?

Натянув на лицо маску, я последовал в темный коридор за человеком, подсыпавшим наркоту Маше. В этот момент по вене пустилась привычная мне злость, которая так часто сопровождала меня во всех ситуациях, прямо или опосредованно связанных с Вяземской. Нездоровая реакция зависящего от чего-то человека.

Ушлепок не ожидал, что хоть кто-то мог бы заметить его грязное дельце, но я видел все и знал тоже все.