Он молча кивнул.

– Сегодня, мы с вами уйдем вместе, сюда вы больше никогда не вернетесь, подпишите бумаги!

Маргарита указала пальцем на портфель. Архип Матвеевич пододвинул его к себе, рядом лежало несколько заявлений, все написанные от его имени. Первое передавало в наследство некой дальней родственнице Маргарите Н. квартиру на Фрунзенской набережной, второе разрешало показ нового, неизвестного Архипу Матвеевичу фильма в кинотеатре «Березка» и третье – обычная записка с громкой подписью: «В моем исчезновении никого (подчёркнуто) не винить!» он взял ручку. Внимательно перечитал все, и после посмотрел на Маргариту, она была неописуемо хороша, именно сегодня, именно сейчас. Он подписал.

Она расхохоталась. Затрещали стекла, окна, сервант – даже стены как будто заплясали.

– Вперед, вперед, – кричала она, к окну, к окну!

И сама устремилась туда. За ней поспешил Архип Матвеевич.

– Давайте, я за вами, перелазьте, это не страшно! Ну же! Я жду! – продолжала кричать она.

Архип Матвеевич ступил на подоконник и посмотрел вниз, к его удивлению под окном исчезло все: дорога, река, фонари, были только какие-то тучи кругом, да ужасно крича, кружили вороны.

– Давай, – закричала с большей силой она.

В этот момент Архип Матвеевич почувствовал, что подоконник его не выдержал, ноги подкосились и все тело бедного директора кинозала полетело вниз, к облакам.

Маргарита живо же ринулась к женскому зеркало, она встала возле него, дотронулась пальцем до стекла, по нему пошла рябь. Она заговорила.

– Миссию выполнила. Документы достала. Четвертое измерение искривлено. Я пропадаю. До связи.

В квартире опять наступила тишина, и только запах дорогих французский сигарет напоминал о недавних событиях.

День тот же…

Вечер, за окном начинает смеркаться и длинные, гротескные тени медленно заползают сквозь стекла, вокруг темно, и только слабый оранжевый свет от старомодной лампы разъедает кислотную темноту занимающейся ночи. В комнате сыро, собственно, еще и холодно, и все это, конечно, влияет: давно обсыпавшаяся и никем не тронутая со времен постройки штукатурка, дряхлые половицы и далеко не новые стены – все создает впечатление дикой бедноты, и, увы, так оно и есть. Старый корпус городской больницы, нумера которой, к сожалению я не помню. Вам, мой дорогой читатель, хочется сказать: «Добро пожаловать, тут-то и работает мой главный герой», но боюсь вас серьезно разочаровать – даже самый отъявленный оптимист не сможет разглядеть в этой жуткой комнатушке что-либо доброго или, по крайней мере, чего-нибудь хорошего (просто приятное глазу – находилось)! Вот с чего обычно начинается знакомство, с запаха? Тут он был мерзкий, даже его можно было бы назвать отвратительным, в воздухе висели ароматы плесени, дешевого парфюма и никотина. Что там дальше, внешний вид? И он оставлял желать лучшего, из четырех стен, окружавших маленькое пространство, одна была вообще почти голой (ну если исключать развешенную гирляндой серебристую паутину), на две другие были кое-как наклеены разномастные обои, которые уже конечно успели порваться во многих местах, а четвертая стена была «самой роскошной», в ней предполагалось размещение трех оконных проемов, но, к сожалению, двое из них были замурованы свежим кирпичом по причине нам неизвестной. Что касается полов, то это был настоящий паркет, правда, сохранившиеся целиком доски можно было по пальцам пересчитать, остальное, было представлено либо в сгнившем, либо в проеденном жучками виде. И только потолок, сохранивший свою чудесную, витиеватую лепнину, мог радовать глаз уставшего врача. Именно он, а собственно, уже знакомый Вам, герой моей повести, сейчас нервно спал за столом, согнув ноги в неудобной позе и сжав в руках еще не успевший остыть окурок. День у Константина Германовича выдался тяжелый, все началось утром, когда на очередной ежедневной «пятиминутке» всему коллективу старого корпуса, в коем и работал мой герой, было объявлено о скором расформировании, далее последовали волны тихих возмущений врачей, каждый начинал судачить на свой лад о происшествии и не редкий ругал самыми невообразимыми формами руководство больницы, будь оно трижды не ладно. На самом деле, это было уже третье за год объявление о расформировании, которое, вряд ли будет исполнено, зато даст целую кучу новых эмоций для пустой болтовни или несносных споров, что очень хорошо помогают коротать рабочее время. Вот так сегодня и случилось – работать никто не хотел, все могли лишь шататься по коридорам больницы, неспешно разговаривать и курить, объясняя это тем, что все равно скоро всех уволят, все, но не он. Волнянский был совершенно не такой, несмотря на всю его внутреннюю злобу и раздражительность, он был удивительно трудоспособен, а врачом так он был вообще прекрасным. Все это, как и многие другие черты его характера, зародились в нем с самых младых его лет, в семье, в коей существовал Константин, было целое поклонение труду и работнику, отец жёстко пресекал всякое безделье, а мать поощряла раннюю работу, и это чувство настолько сильно укоренилось в Волнянском, что даже заслуженный отдых для него порой казался дикой мукой. Вот сегодня, например, рабочий день закончился шесть часов назад, но у Константина Германовича остались еще три пациента с не поставленными диагнозами (их дела сейчас были разбросаны на столе в вперемешку с медицинскими учебниками), вот и пришлось оставаться на дежурство, но уставший организм не выдержал, и дав волю сознанию впал в небытие, под чудесным названием «сон», именно в таком состоянии его и застала врасплох только-что, черт знает откуда, вновь появившаяся Марго.