– Фамилия?

– Я не знаю ее фамилии! – огрызнулся Джо. – Только адрес.

Джо назвал адрес, мне он был незнаком.

– Сколько вы пробыли там?

– Я уехал утром, сразу в университет.

– Как вы проводили время?

Я уже знала ответ, но не хотела слышать его. До этой минуты я не допускала даже мысли, что Джо может быть с кем-то еще. Я не верила в это ни единой секунды. И тут он сказал обо всем. Сам. Это было самое гнусное алиби, какое только может быть. Я вспомнила слова Брайна, дружка Джо:

«Ничего серьезного. Просто секс»

У Джо просто секс. С какой-то Кристин. С кем-то в резервации. С одноклассницами…

Я еще не успела осознать это в полной мере, как в дело вмешалось обвинение. Вопросы на Джо посыпались как горох. Темп увеличился. Это что-то должно было означать, Алек предупреждал, но я не запомнила, что именно…

– Чем вы занимались с подсудимой на берегу?

– Петтингом, ваша честь.

– У вас был секс?

– Нет.

– Вы хотите сказать, у вас с подсудимой не было сексуальных отношений?

– Нет, Софи не допускала…

– Вы жаловались своим друзьям, что подсудимая только дразнит и распаляет вас?

Джо покраснел.

– Я не жаловался!

– Протестую! – прозвучал голос моего адвоката. – Какое это имеет отношение к делу?

– Это помогает установить мотив.

– Протест отклоняется.

Машина правосудия заработала. Джо задавали такие откровенные вопросы о наших интимных отношениях, что казалось, еще чуть-чуть, и меня вывернет наизнанку. О том, какие ласки я предпочитаю, какие следы на моем теле остались после нашей последней встречи. Я взглянула на Алека. Он был предельно сосредоточен, о чем-то шептался со своим шефом и, казалось, слова Джо ничуть его не цепляют.

Протест.

Отклонен.

Протест.

Отклонен.

Я вдруг поняла, что своими показаниями Джо просто топит меня. Точнее не топит, а отталкивает, чтобы не утонуть самому.

Свидетелем вызвали Виктора Харди. Он поведал о том, что произошло в канун Рождества, только соврал, что я сама позвала его, затащила на постель и была под халатом совсем голой. Как я могла опровергнуть это? Только тем, что у меня вовсе нет халата.

Внезапно я поняла, куда клонит обвинение. Все выходило так, что я предпочитаю «заводить» мужчин, провоцирую их, довожу до «кипения», а после – расправляюсь с помощью острых предметов.

И тут вызвали нового свидетеля обвинения.

– Сойер, Остин Сойер!

Это имя мне было незнакомо. В зал ввели мужчину в костюме, но в наручниках. После положенных процедур наручники так и не сняли.

Когда он заговорил, в глазах у меня потемнело. Я узнала этот чуть хриплый голос.

«Ниче… Сочтемся», – сказал он тогда своему приятелю и порвал на мне рубашку…

В горле у меня пересохло, я хотела налить себе воды, но расплескала ее по столу.

Остин Сойер рассказал суду о том вечере, когда я ранила его. Довольно подробно и нелицеприятно для меня. Он сказал, что я сама позвала его, а потом, когда он «приступил к делу», начала драться и чуть не убила.

Зачем он давал показания против меня? Может быть, ему пообещали, что за содействие суду сбавят его личный срок?

– Мистер Сойер, почему вы решили дать показания только сейчас?

– Стремался, что меня уделала мокрощелка, – отвечал Сойер нагло, но поспешно добавил, – ваша честь.

Я не могу вспомнить, как и в какой последовательности вызывали свидетелей, какие вопросы мне задавали и что я отвечала. Больше всего это было похоже на шторм. Тот страшный шторм в Тихом океане, когда глаза моих родителей были безумными, а смерть наваливалась на нас с каждой волной. И это продолжалось так долго, что временами я впадала в какое-то оцепенение, а то и вовсе – забытье. Сознание, чтобы сохранить ресурсы, просто отключалось. И меня болтало внутри «Ники», как горошину в погремушке. А потом надо было откачивать воду, и я делала это. Однообразно и долго. До сведенных судорогой мышц.