Редко, очень редко он вспоминает сына. Где он, что с ним, что у него на уме – все это кажется чрезвычайно далеким, как будто из какой-то другой жизни.

Петя Грицай ждет ответа. Петя Грицай, конечно, не представляет себе, как далек от нынешнего Валерия Ефимыча Журбенко его родной, единокровный сын со всеми его киевскими, украинскими делами. Вместе с похожими на правду документами, подтверждающими, что сын содержится в донецкой тюрьме. Петя говорит, что парню можно помочь. Он, Петя, почему-то уверен, что Валерий Ефимыч немедленно ухватится за эту возможность помочь. Но, мнется Петя, не все так просто. Да кто бы сомневался! Не зря же он нарисовался, старый школьный друг, конечно, не зря. Ну, давай, что там у тебя в рукаве? Карты на стол! Речь, понятно, о деньгах. И сколько же стоит «помочь парню»?

Грицай задумчиво крутит на столе развернутую бумажную салфетку. Ну, давай! Сейчас он напишет на бумажке сумму. Журбенко надо будет, сдвинув очки, изучить запись, потом разыграть удивление: «Это в долларах?!». Он так хорошо представлял себе предстоящую пантомиму и свою реплику, что только необходимость изображать озабоченного отца не позволяла ему от души рассмеяться.

Петр Грицай ничего не стал писать. Повертев смущенно салфетку, он поднял свои очи и тихо произнес:

– Речь идет о сотрудничестве.

– Сотрудничестве? – искренне удивился Журбенко.

– Угу.

– В смысле?

– СБУ. Служба безопасности Украины.

– То есть, мне надо стать Штирлицем? Но это же бред!

– Почему же?

– Да зачем же я вам? Какой от меня прок? Я далек от государственных секретов, – Журбенко хотел было засмеяться, но лицо собеседника было таким, что смех как-то не пошел, пришлось просто откашляться. – Послушай, я готов обсудить материальную часть решения проблемы. Понимаю, такие дела не делаются бесплатно. Но то, про что ты говоришь… это за гранью. К тому же я нисколько, как минимум, не симпатизирую украинским националистам. Надеюсь, ты не обиделся.

– На обиженных воду возят, – строго сказал Грицай. – И где ты видел националистов? У нас их не больше, чем здесь своих нациков, погоду делают совсем другие люди.

– Чем же, черт возьми, я могу быть полезен? Мне просто интересно, если хочешь, как литератору.

– Ты сможешь оказать кое-какие услуги своей Родине. Ведь ты украинец.

– Да какой я украинец! Мать русская, Ольга Петровна. Отец наполовину еврей, я только на четверть украинец.

– Ну и что? – не согласился Грицай. – Мы же не в Израиле, это у них национальность определяют по матери. От тебя ничего не требуется. Подпишешь согласие, чистая формальность…

– Потом со мной свяжутся, – подсказал Журбенко.

– Скорее всего, это я с тобой свяжусь. Но ничего сверхъестественного тебе не предложат, на этот счет можешь быть спокоен.

– Я подумаю, – пообещал Журбенко.

– Подумаешь? – друг детства очевидно был разочарован, он ждал, что Валерий Ефимыч легко проглотит наживку. – Ты же хочешь увидеть своего парня?

– Хочу, конечно, – выдохнул Валера. Хотя это было бы последнее, что пришло бы ему в голову, не будь задан такой вопрос. – А ты знаешь, как он оказался в плену?

– Разведгруппа попала в засаду.

Журбенко почувствовал вдруг необъяснимую гордость за сына. Вот, оказывается, он был в разведке, играет в такие взрослые игры.

– Петь, ты уверен, что сможешь его вытащить?

– Безусловно.

– Передай ему, чтоб он снова не совал свою башку в петлю. Хотя бы ради отца, который душу готов продать, чтобы его спасти.

Вот как убедительно играет Валера свою роль в мелодраме.

– Ничего с ним не случится. Освобожденных из плена держат в запасе. Нечего им делать на передовой, независимо от их желания.