– А где ее светлость охотится в этом году? – спросил Джош, когда мы медленно поехали по десятимильному участку мерлинфордской дороги, пролегавшей по холмистому хребту и открытой всем ветрам, как ни одна другая известная мне дорога. Дядя Мэттью никогда не позволял подвозить нас к месту сбора и обратно домой на автомобиле; он считал, что мы не должны привыкать к презренному комфорту.

Я знала, что Джош имеет в виду Сумасбродку. Он служил у моего деда, когда она и ее сестры были еще девочками. Моя мать стала его кумиром, он ее обожал.

– Она в Париже, Джош.

– В Париже… А зачем?

– Полагаю, ей там нравится.

– Но! – яростно пришпорил свою лошадь Джош, и мы еще с полмили проехали в молчании. Уже начался дождь. Мелкий и холодный, он заслонял всю окрестность по обеим сторонам дороги, а мы трусили сквозь него, подставив лица мокрому ветру. Моя спина не отличалась крепостью, и езда легкой рысью в дамском седле, даже короткое время, становилась для меня пыткой. Я свернула на обочину и пустила пони по траве легким галопом, хотя и знала, что Джош очень не одобряет это, потому что так лошадь приходит к концу пути слишком разгоряченной. Чересчур охлаждающая езда рысью тоже не годится, поэтому всю дорогу полагалось ехать мучительной для спины трусцой.

– Сдается мне, – проговорил наконец Джош, – что когда ее светлость не в седле, она попусту тратит свою жизнь.

– О, она превосходно ездит верхом, правда?

Я слышала все это от Джоша и раньше, но никак не могла наслушаться.

– Нет лучше наездницы, чем она, другой такой я в жизни не видел, – просвистел Джош сквозь зубы. – Руки, как бархат, но сильные, как железо, а посадка!.. И вот смотрю я на вас, как вы ерзаете в этом седле, то туда, то сюда… К вечеру у лошади будет стерта спина – это уж как пить дать.

– Ох, Джош, эта рысь… А я так устала.

– Она никогда не бывала усталой. Я видел, как она после десятимильной скачки меняет лошадь на свежую молодую пятилетку, которую не выводили всю неделю. Вспорхнет на нее, как птичка, почти не опираясь на мою руку, одним духом подхватит поводья и перемахнет через ограду. Лошадь на дыбы, а она сидит как влитая. А вот возьмем его светлость (это уже о дяде Мэттью), умеет ездить, ничего не скажу, но посмотрите, в каком он виде возвращает лошадей домой – такими чертовски усталыми, что они даже не могут хлебать свое пойло. Да, он ездит хорошо, но совсем не чувствует лошадь. А вот ваша матушка всегда знала, когда довольно, и заворачивала прямиком домой, без оглядки. Не спорю, его светлость наездник на все сто, но он крупный мужчина, и хотя его лошади ему под стать, он их почти убивает. А кому потом возиться с ними всю ночь? Мне!

Дождь к этому времени уже лил как из ведра. Ледяная струйка проникла мне за воротник и ползла по левой лопатке, ботинки медленно наполнялись водой, а поясницу резало как ножом. Я чувствовала, что не могу больше терпеть, но знала, что должна как-то продержаться еще пять миль, а это целых сорок минут. Джош насмешливо поглядывал, как я сгибаюсь в три погибели, и явно недоумевал, как у моей матери могла родиться такая дочь.

– Мисс Линда-то, – сказал он, – пошла в ее светлость, прямо на удивление.

Мы наконец-то свернули с мерлинфордской дороги и спустились в долину к деревне Алконли, проехали ее, а затем поднялись по склону холма к поместью. Миновав ворота, мы двинулись по подъездной аллее на конный двор. Я через силу спешилась, передала пони одному из помощников Джоша и, ковыляя, как старуха, тяжело поплелась к дому. Почти у дверей у меня внезапно екнуло сердце – я вспомнила, что к этому времени тетя Эмили должна уже быть здесь. С НИМ. Прошла целая минута, прежде чем я смогла собраться с духом и переступить порог.