Адам пристально разглядывает свою копию, чувствуя, как колени начинают слабеть, голова кружиться. Он резко разворачивается и, преодолевая сопротивление, бежит прочь от своей неподвижной копии.

С другой стороны плантации, невидимый ранее из-за двухметровых растений, перед Адамом предстает то ли сарай, то ли амбар, но какой-то маленький, будто игрушечный, с проваленной крышей, с бревенчатыми стенами, поросшими мхом. Вокруг него стелется туман никак не вяжущийся с ветерком и послеполуденным солнцем.

…Адам стоит у самой кромки тумана и не решается двинуться дальше.

…Он бросает взгляд на полуоткрытую дверь хибары и она, вырастая в размерах, притягивает его к себе.

Ноги Адама, отяжелев, сами собой шагают в туман и он, против желания, направляется к развалюхе и, наклонив голову, входит в низкую дверь.

Свет, проникающий сквозь пролом в крыше, освещает пространство у самого входа. Толстый слой пыли, испещренный следами похожими на птичьи, подается под адамовыми ногами, в воздух взлетают пушистые хлопья и плывут в сумеречную глубь сарая.

Заслонясь от света, он всматривается в сумрак и ему становится тоскливо до тошноты от пугающей непонятности увиденного: в самом углу, в маленьком резном креслице, спиной к нему, сидит… сидит в пурпурном халатике и видна куриная нога… это, что сидит, медленно поворачивает голову, растущую на глазах…

…Адам с ужасом смотрит в черное лицо с челюстью-клювом…

…Существо соскальзывает с креслица…

…Лицо Адама дергается, жилы на шее и руках вздуваются. Он валится набок, вздымая тучи пыли, и его тело бьет сильнейшая судорога.

Большеголовое существо подбегает к нему на своих куриных ножках, вскакивает на голову и, завертевшись волчком, ввинчивается в лоб.

Обливаясь потом, с выпученными глазами, Адам орет. – О, ты! Я – твой! Я только твой! Несказанная! Ничей больше! Больно, Несказанная! Пуст…

Он внезапно затихает, словно подавившись.

Очнувшись, Адам отряхивается от пыли, достает из рюкзака хлеб, колбасу, кладет около пустого кресла и выходит.

Он обходит плантацию и попадает на еле заметную тропу, которая выводит его к лужку у трех распадков.

…Адам идет по гребню холма, принюхиваясь к ветру. Почувствовав едва уловимый запах, останавливается. Ветер крепчает, наполняется благоуханиями. Адам вдыхает его полной грудью и идет вниз, к реке.

…На берегу валяется старое байдарочное весло, два бревна. Он сдирает несколько лиан, связывает бревна в подобие плота и, оттолкнувшись от берега, плывет.

Река медленно влечет ненадежное судно. Адам, балансируя веслом, стоит на плоту и вглядывается в прибрежный лес.

Когда солнце, садясь, вызолотило верхушки сопок, он замечает в глубине прибрежного леса круглую фанзу с плетеным забором вокруг, коз, пасущихся рядом.

Присев на колено, он гребет к берегу.

Тряпичный полог фанзы откидывается и оттуда выходит меднолицый старик с монгольским лицом. Он глядит в Адама глазами-щелками, жует губами и жестом приглашает внутрь.

Плошка, чадящая на стене, еле разгоняет сумрак. Посредине фанзы стоит тренога с чугунком.

Старик усаживается на сиденье, наподобие лавки, вкруговую опоясывающем фанзу, кивает Адаму садиться рядом и раскуривает трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит:

– Человек. Давно человек здеся не видел. А он когда-нибудь да появится. Кудай ему деться! Земля хоть большой, но не так чтобы очень.

Адам слушает, но говорить не может.

Старик протягивает ему трубку. – На – оживись.

Адам затягивается раз, другой и дурманящий дым, в котором сосредеточены вытяжки всех мыслимых и немыслимых растений, погружает его в розовый туман, и тут же голова делается ясной, а уста размыкаются.