– Что ж, хорошо. Обидно, что зная мою репутацию, вы о таком пустяковом деле просите, но раз обещал – исполню. Я тоже своим словом дорожу, Савелий Трофимович, – Филатов поднялся.

– Это для вас пустяк, а для меня – важно. И, зная вашу репутацию, я могу быть спокоен, что дело в надёжных руках и огласки не будет, – Морозцев тоже встал с дивана и крикнул: – Прохор, срочно отправляйся на вокзал и возьми Владимиру Андреевичу и Матвею Никаноровичу билеты первого класса до Москвы. Пока ярмарка в разгаре, все сюда едут, а не назад, поэтому место без труда отыщете. Билеты на ваше имя будут ждать вас в кассе, господа.

– Да, и последний вопрос, – сказал сыщик. – Куда уезжал Устин? Вы обмолвились, что посылали его по какому-то делу.

– Там мелкий вопрос, ерунда. Ушаков сам вызвался съездить проверить кое-что в Олонецкой губернии8, я и не настаивал. Буквально день-другой, не считая пути, всех дел-то. Он уже давно вернулся оттуда, полагаю. Да точно вернулся! В Москве его надо искать, в Москве!

Филатов записал в блокнотик все нужные ему сведения: адрес Ушакова, адрес и имена пайщиков Азиатского торгового товарищества, адрес, где проживала госпожа Цыганова. Фотокарточку тоже оставил себе. На этом гости откланялись и пошли собираться на вечерний поезд, а Савелия Трофимовича за дверями ожидала целая очередь посетителей, которую вездесущий Прохор просил обождать, пока ярмарочный распорядитель не освободится. На улице всё так же ярко светило солнце, но теперь оно не угнетало сыщика, как утром, а было под стать его настроению – лёгкому и радостному. Боли в спине он не чувствовал совершенно, хотелось пуститься в пляс, как давеча Морозцев, или пробежаться, покуда дух не захватит.

– Еще раз прошу – воздержитесь от резких движений, – напомнил Филатову доктор.

– Хорошо, Матвей Никанорович, обещаю. Увидимся вечером.

– Да, – кивнул Захаров.

Мужчины пожали друг другу руку и разошлись в разные стороны.

Как и предполагал Савелий Трофимович Морозцев, вечерний курьерский поезд до Москвы был полупуст. Попутчики без труда отыскали свободное купе в вагоне первого класса, носильщики пристроили невеликий багаж путешественников. Вокзальные часы показывали пять часов пополудни, коротая время до отправления сыщик с доктором выпили в буфете чаю, погуляли по гулкому вестибюлю вокзала, посмотрели на огромные фрески, повествующие о героическом прошлом города. Филатов покопался в книжном лотке, с брезгливостью отодвигая предлагавшуюся там литературу, рассчитанную на грамотных крестьян или лавочников. Наконец выбрал газету «Новое время». Матвей Никанорович покупать ничего не стал. Время пролетело незаметно, пора было готовится к отправлению. Первый класс встретил путников блеском зеркал и позолоты. Филатов невозмутимо занял своё место и развернул газету. Доктор скромно присел на диван напротив и крутил головой по сторонам, чувствовалось что он немного смущён напускной роскошью, царящей вокруг. Наконец, прекратив озираться по сторонам, он достал тетради с какими-то каракулями и углубился в чтение. Вскоре зашипел пар, окутывая белёсым туманом окна вагона, залязгали металлические сцепки, состав дёрнулся и тут же начал уверенно набирать ход под оглушительный рёв паровозного гудка. Уплыло, оставаясь позади, здание вокзала, перрон и гуляющая по нему публика. Казалось, что движется не вагон, а мир за его окном, меняя картинку.

Сыщик листал «Новое время», впрочем, не особо внимательно. Шурша страницами, Филатов нет-нет, да и поглядывал на спутника, который в отличие от Владимира Андреевича полностью погрузился в изучение своих бумаг: взъерошил волосы, листает туда-сюда свои книги, что-то подчёркивает карандашом и делает пометки на полях, бормоча что-то под нос. Увлечённость доктора передалась и новоявленному пациенту. Он совсем отложил газету, в которой всё равно ничего, кроме пустопорожней болтовни, не было, и наблюдал за попутчиком. Матвей Никанорович продолжал свои изыскания, полностью отрешившись от внешнего мира. За окном начало смеркаться, пейзаж посерел, очертания предметов смазались и цеплялись друг за друга. Филатов зажёг лампы. Их подрагивающий свет выхватил из сгустившейся темноты пятачок стола, заваленный бумагами.