Баба продолжала старчески бухтеть над ухом, периодически посыпая меня нелестными эпитетами.

Я же лежала не шевелясь, даже глаза не рискнула открыть.

– Можешь не притворяться, что спишь, – фыркнул насмешливый голос. – Пить хочешь?

Блиииин! До ее вопроса не хотела. А сейчас: и пить, и есть, и писять… Видимо, пришло время выйти из сумрака…

– Хочу, – чуть слышно отозвалась.

Открыть глаза удалось далеко не с первой попытки, словно на мои веки положили камни.

– Тебя что, в детстве по голове били или роняли? – ворчала Изергиль, пока я с жадностью пыталась напиться прохладной воды. Только вот не чувствовала, что жажда уходит. – И что мне с таким горем луковым делать?!

“Какая уж есть”, – пробежала ворчливая мысль в голове. До жути хотелось нагрубить ведьме, но язык так и не повернулся.

– Да не такая есть. Ума почтовый ящик, а ключа нет. Или так и хочешь, чтоб всю жизнь о тебя ноги вытирали?

– Не хочу, – отдала какой-то бездонный стакан от которого все равно не смогла напиться.

Перед глазами было как-то мутновато, голова раскалывалась, а я чувствовала себя мешком картошки, по которому проехался бульдозер.

– Что мне делать-то? – задала интересующий вопрос старухе, которая подозрительно замолчала.

– Что делать, что делать… Снимать штаны, и… – бубнила ведьма, но тут же осеклась, покачав головой. – Нет, ты и без моего совета с этим прекрасно справляешься, – закатила глаза старуха. – Маковку свою включай и гляделки шире раскрывай, чтоб видеть, что перед глазами твоими творится, а не токмо мужские причиндалы разглядывать!

“Опять двадцать пять!” – гневно забурчал в голове… таракан. “Надоело, поучают, поучают. Надоело…”.

– Могу в паука тебя обратить, хочешь? – снова насмешливо бросила Изергиль

– Послушайте, – чуть повысив голос, несмело произнесла. – Я не понимаю ваши речи.

– Сама собой! Чтобы понимать нужно три составляющих: слышать, слушать и думать. А ты…

Да сколько ж это продолжаться-то будет?!

– Ладно, девка, не горюй ты так. Ныне все уразумеешь.

“Ты ворота, я баран. Пойти что ли на таран?”, – голосил в голове таракан. В принципе, я его понимала, потому что… Не понимала вообще ничего.

– Вы можете говорить громче? – пытаясь вслушаться в затихающий бубнёж, перебила старуху. – Вообще ж ничего не слышно!

– Учись вслушиваться, тогда и не придется повторять…

Наш спор мог бы продолжаться еще долго, если бы не вой где-то неподалеку.

– Алиса! – закричала на меня Изергиль. – Соберись же и слушай!

Теперь я услышала. Хотя, лучше бы отрезала себе уши, потому что понятнее не стало, но на мне словно появились незримые оковы неких обязательств.

Во-первых, “Деточка, коли телу легко, душа парит”. И что это значит? Или вот это, например, во-вторых, – “Ежели давеча с суженым была встреча, то зачем каждому под хвост заглядывать давать?”. С каким суженным? Кем? Или речь о том, что меня ожидает встреча с суженым и важно не пропустить? Ничего не понятно.

“И не поймешь! Потому что себя не слышишь.” – а это что вот за бред такой? Как это я могу не слышать себя?

“Ежели душа не летает, то и тело гниет” – еще одно противоречие странное.

“Где в сердце нет места любви, там и в миру любви нет” – караул!

“Издавна все темное к свету лапищи тянуло. Но не в цвете гармония. Цвет он же от света зависит. Ночью все темное, а в свете дня и золотом отливать может”.

Я хотела попросить старуху, чтоб та хотя бы что-то объяснила более доступным языком, но почувствовала резкую боль в затылке и зажмурилась.

– Алиса! – завизжала старуха.

– Да не ори ты так! – отмахнулась и открыла, наконец, глаза.

– О, очнулась, – облегченно смотрела на меня женщина в бордовой медицинской одежде с типичным жилетом врача скорой помощи. По ушам противно бил вой сирены.