Слава Богу, никого не нахожу и возвращаюсь в кухню. Мать сидит за столом в халате, который, похоже, не меняла несколько дней. Я устал от этого, смертельно устал вытаскивать ее из запоев. Мне надоело видеть, как она деградирует. А когда-то моя мать была очень красивой, ухоженной женщиной с хорошим вкусом и чувством стиля. А теперь никто и никогда не узнает в ней ту шикарную красавицу, которой я восхищался. Она потерялась в обрюзгшем теле, опухшем лице, красных глазах, вечно растрепанных волосах и в бесконечном пьяном угаре.

– Я спрашиваю какой день ты пьешь?! – начинаю разгребать бардак на столе, убирая грязную посуду в раковину.

– Не кричи на меня! – возмущается мать, а потом зажимает рот рукой и убегает в ванную.

Ее выворачивает наизнанку, она драматично стонет в надежде, что я ее пожалею. А я устал ее жалеть.

– Сколько дней ты пьешь и на какие деньги! – сквозь зубы снова спрашиваю, складывая продукты в холодильник.

– Всего три дня, у Светки было день рождения, – говорит она так, словно это повод бухать три дня. Ну да, ее рекорд – три недели. Двадцать один день в запое – я бы, наверное, выплюнул печень. А у нее отличное здоровье… было когда-то, пока она не проспиртовала себя. Три раза я помещал ее в специальную клинику, несколько месяцев реабилитации – и она становилась похожа на ту красивую женщину, вновь занималась репетиторством, даже мужик появился – Александр Павлович, историк из университета.

Раньше, после смерти отца, я бы не подпустил к ней ни одного мужчину – максимализм затмевал разум. А сейчас был рад что она живет полной жизнью. Но длилось это недолго, она опять уходила в запой, и все шло по кругу: запой, клиника, немного нормальной жизни и снова запой. В какой-то момент я психанул, опустил руки и позволил ей медленно убивать себя. Когда она пропивала все деньги, то звонила мне и пьяным голосом изображала больную, делая из меня полного идиота. Естественно, я ничего ей не давал – не хотел быть соучастником самоубийства. Тогда она начала продавать вещи отца, дорогие как память мне, да и ей самой. Пришлось вмешаться и выводить ее из запоя, но это все ненадолго, максимум – месяц, потом наступало очередное день рождения или день взятия Бастилии, и ее накрывало пьяным угаром.

Иногда я даже где-то ее понимал – моя мать всегда была слабой женщиной, тенью за спиной сильного мужчины – моего отца. Его не стало, и она не выдержала потери. Женский алкоголизм только заглушается, но, к сожалению, не лечится. Люблю ли я свою мать? Да, люблю. Только я люблю ту красивую, милую, добрую женщину и ненавижу алкоголичку, сидящую передо мной.

Она ведь считает меня взрослым мужичком, думая, что мне больше не нужна ее забота, тепло и любовь. А мне иногда нужно просто побыть в стенах любимого дома и поговорить с ней по душам. Но мой дом провонял алкоголем, а мать теряет человеческий облик. Иногда нахожу ее на полу, понимая, что напилась до такой степени, что не дошла до кровати, и меня тошнит от нее. Хочется волком выть и биться головой о стену.

– Прими душ, переоденься, от тебя неприятно пахнет! – открываю окно, впуская в кухню холодный воздух.

– Я не могу, мне плохо. Купи мне пива, а лучше вина, нужно прийти в себя.

– Или опять напиться… Выпей таблетки! Выведи из себя токсины!

Подхожу к окну, смотрю на старый двор, прикуриваю сигарету и дышу холодным осенним воздухом. Мать наливает себе воды и показательно охает, хватаясь за сердце. Похоже, алкоголь разъел ей мозги, она думает, я куплюсь на ее дешевые спектакли.

– Слушай, завязывай или я запру тебя в центре для зависимых, – пытаюсь говорить спокойно, потому что какая бы она ни была, она – моя мать, и я не хочу сорваться. – Это не клиника, там не будут прокапывать витаминами и кормить кашей с компотом, там жесткие методы лечения.