взовьется с невысокого балкона…
Когда бы только мне достало сил
догнать улыбку трепетную Моны.
2
Не то, чтобы божественно нежна,
но жестом не коснись, намеком, вскриком.
Загадочна любовь? Скорей она
неоднозначна столь и многолика.
Взгляни вокруг – везде ее следы:
в склоненных торсах ветл, в приречных травах,
в разливах иволги, в журчании воды.
Так в майских акварелях робкий навык
движения застывшего, но не
утратившего чувственности плоти…
Как я притронусь к ней, она ко мне —
не знаю… Но надеюсь, вы поймете:
любовь внутри тебя, любовь во вне,
как птицы или ангелы в полете.
3
«Один из вас предаст меня», – сказал,
едва миланский храм был им размерен,
где ужин скуден, стол непрочный мал
и даже время усомнилось в вере.
Как будто кто-то свыше торопил
закончить фреску… жизнь… К какому сроку!
Шептались правые, неправый ел и пил,
где Он в себя откинулся глубоко
в преддверии отчаянной тоски,
что тихо кралась Гефсиманским садом.
«Ну, что ж, на то и есть ученики…» —
уже заметив уходящим взглядом,
как трещинки расчетом вопреки
завладевали красочным фасадом.
4
И вот итог: все тот же цепкий взгляд
на мир земной, лишь брови стали гуще,
плотнее рот поджат в ответ орущей
толпе непосвященных, что назад
всегда обращена. Я ль виноват,
что отошел искусства ль, чисел ради,
чтоб бороды седеющие пряди
убрали тело бренное в оклад?
Но что же дальше, что взыграет над
раздвоенным немолодостью знаньем —
бессилье действия? непрочность созерцанья?
К чему с соседом-гением разлад,
когда один над нами снегопад
и вечное в веках непониманье…
VII. Послесловие
1
Ну, а пока сыграем в Рождество
на соусе возвышенных уроков,
где гениям хватало одного
пути – как нам до них далеко.
У них преобладало естество —
у нас (с чего вдруг!) уровень завышен
тщеславия, плывем в снегу по крыши,
не на себя кивая – неправо
исходное. Приблизясь в суете
к последнему космическому мигу,
в башке как будто бог, в кармане фига…
Чего не досчитались в красоте,
распятые на собственном кресте
извечного российского раздрыга?
2
А, может быть, и то, что мы пойдем
за этим преходящим воскресеньем…
Порой грешит минута совпаденьем,
где сукровицей стянется разлом,
закожанеет, кистью ли, пером
вернув к тому толчку, тому моменту,
когда из хаоса прорезалось Треченто
на три столетья. Ведь и там костром
фанатиков, как с наших лагерей,
высь низвергалась – только быть бы сытым! —
к отчаянью, к разбитому корыту
увянувших в сугробах январей.
Но, жаждем, как Колумб, и мы морей
сквозь прозу ненавязчивого быта.
Январское
Вдогонку Иосифу Бродскому
1
Январь уже сдавался февралю,
уже зимы качнулась амплитуда
поближе к солнцу – пуля вдруг оттуда,
что ты во сне ушел… А я все сплю,
верней не сплю – меж нами океан
меня, как смерти, приобщил стихиям.
С утра собрал детей, читал стихи им,
где клекот твой, картавый чуть, был дан
плывущим сзади, где издалека
уже нездешнего еще ты падал эхом.
Где я куда-то шел, куда-то ехал —
ты обживал грядущие века
вне первых полудней, получасов,
где позднее сцепление с окружным
разбилось на осколки голосов
любви последней и последней службы.
В инерции дыханья я не мог
прервать едва намеченные связи,
где уж манил тебя все-общий бог —
я оставался в этом без-образье
осиротевшим, без подпоры, без
сознания, что ты как будто рядом…
Хоть с опозданьем вытянулся лес,
окутанный прощальным снегопадом.
2
Когда уходит гений – пустота
накроет как свалившимся сугробом…
Мне мнится, будто двинулись мы оба
туда, где та же облачность и та
же узкая прогалина, где свет
еще едва касается разрыва
с друзьями, со страной, которой живы,
которой был лишен на столько лет…
Но память, что настойчиво строга,
не позволяла слабости хоть в малом:
Фонтанкой пролететь бы иль каналом