Тихон достал из рюкзака книгу и, отойдя к письменному столу, который тоже был поставлен в комнате будто бы «на вырост», включил старую настольную лампу и принялся читать. Начало юношу сразу увлекло за собой, и он, обладая от природы гибким и сильным воображением, начал представлять пред собой и небывало жаркий закат, и Патриаршие пруды, на которых, кстати, никогда не бывал, и двух мужчин, неспешно гуляющих по тротуару и рассуждающих об Иисусе. И, стоило только ему поудобней усесться на стуле и, голову поймав за щёки, навалиться над книгой с чувством умиротворения, как что-то его передёрнуло, встряхнуло. И сам Тихон не понял, что испытал на себе, но уют, им созданный и выдуманный, резко куда-то исчез. Он взглянул по сторонам, и комната его, освещённая только настольной лампой, ему показалась мрачноватой. Вернув глаза к книге, Тихон снова перечитал слова, на которых остановился: «Ведь говорил я ему тогда за завтраком». Его снова немного перехватила дрожь, и, тем не менее, он всё же продолжил чтение. И хоть разговоры о судьбе и жизни человеческой его привели в чувства, Тихон всё же с какой-то осторожностью и даже затаённым страхом стал подходить к книге. Размеренный строй чётких букв на жёлтой бумаге ему казался индийской мантрой. И, когда даже, как он себе вообразил, тьма из уголков комнаты куда-то отступила, в сердце же его что-то кольнуло, а на лбу выступил пот. Он протёр рукой мокрую кожу – пот был холодный.

Тихон внимательно посмотрел на последние прочтённые слова: «Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!». Оставив книгу, Тихон немного подумал, почему его так тревожит написанное почти сотню лет назад. В голову ему пришли только две мысли. Первая была разумной и успокоительной пилюлей: «Это просто стресс, он пройдёт, я переволновался немного». Вторая же мысль удивляла своей странной глупостью: «А она ведь также мне ответила там, в лесу. Знала откуда-то, что я скажу ей». Конечно, Тихон имел некие несерьёзные проблемы с восприятием реальности, но сумасшедшим он не был и себя таковым не считал, а потому бред о чтении мыслей отбросил, смахнув всё на совпадение и случайные игры своих расшатанных, как зубы старухи, нервов. Через какое-то время он снова продолжил читать. И, конечно, как и любого другого, его весьма позабавила и необычность разговоров о комсомолке, что рубит головы писателям, и глупость Берлиоза, который в порыве наивности не смог признать в психе Сатану, и дикость Бездомного, который так грубо посмел обойтись с незнакомцем. Закончив минут за двадцать первую главу, Тихон перевёл глаза на строчку ниже и побелел. На жёлтой бумаге с серой карандашной пометкой в углу большими жирными чёрными чёткими буквами было отпечатано: «Понтий Пилат».

Та спасительная пилюля, обманчивая панацея – тот последний спасательный круг рациональности был в дребезги разбит железным именем с кровавым подбоем. Тихон почуял дрожь, ощутил тряску молодых ещё рук с источенными, искусанными и искромсанными ногтями. В голове его – пустой, но тяжёлой теперь, танцевали в хороводе две мысли: «Она знала» и «Она издевалась». Он закрыл книгу, судорожно-припадочно её как-то откинув на деревянный подоконник, аккуратно встал и, едва дойдя до кровати, рухнул без задних ног. Хотелось плакать – до того ему было страшно. И страшнее было то, что он ничего не понимал, не осознавал даже источника своего собственного страха. Кого ему бояться? Девочки, которая босиком читает книги в дремучих лесах? Той, которой о мифах рассказывают те, кто лично всё видел? Местной сумасшедшей? Или, быть может, Воланда в обличии девчонки? Но сильнее всего этого бедного, уставшего, замученного и напуганного подростка волновал иной вопрос: «Неужели она читает мысли?».