Аким экипирует Элю, ведет ее через тайгу, когда она выбивается из сил, тащит ее на салазках. У него обмерзает лицо. Аким приводит Элю в зимовье, где по его подсчетам, должны быть люди, но зимовье пусто. Эля набрасывается на Акима с обвинениями. Тот замолкает и больше уже не разговаривает с ней. Над зимовьем пролетает самолет. Аким раскладывает сигнальные костры, и их забирают. Эля ложится в больницу, вызывает из Москвы маму, которая уже оплакивала дочь. Аким провожает Элю на самолет, вылетающий их Чуша в Красноярск. Прощаются они почти как чужие, но в последний момент Аким сует Эле деньги (чтобы она не ехала по Красноярску на транспорте, а взяла бы такси).

Нет мне ответа

Автор улетает из Красноярска, вспоминает знакомых и родню. «Переменилась моя родная Сибирь. Все течет, все изменяется – свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет. Всему свой час и время всякому делу под небесами; Время родиться и время умирать… Время разрушать и время строить… Время искать и время терять… Время любить и время ненавидеть… Время войне и время миру. Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа».

Виктор Петрович Астафьев вошел в литературу в конце 50-х годов прошлого века по воле случая. Как-то, оказавшись мимоходом на занятиях литкружка и прослушав «конфетный» далекий от действительности рассказ о Великой Отечественной войне, возмутился и за ночь написал без прикрас, «без лишней «лирики», без обременительных красот, без тонкого анализа «сфер жизни» рассказ о войне «Гражданский человек». «Разозлился и ночью, на дежурстве, стал писать свой первый рассказ о друге-связисте Моте Савинцеве из алтайской деревни Шумихи, – вспоминал Астафьев. – Умирал Мотя с прирожденным спокойствием крестьянина, умеющего негромко жить и без истерик отойти в мир иной».

Писатель обратил на себя внимание уже с первых литературных опытов, в которых прослеживался индивидуальный почерк уральского самородка: бескомпромиссность и реалистичность описываемых событий, колоритность художественного слова, заправленного драматическим лиризмом, иронией, житейской обстоятельностью и серьезностью. Основное содержание произведений Астафьева – военные тяготы и мирная деревенская жизнь, однако, точность, истинность и натурализм повествований были встречены в штыки властью. Если Виктор Петрович писал о войне, то главными героями выступали простые русские солдаты со всей своей окопной правдой, если рассказ о деревне, то о коллективизации и последствиях оной беседа с читателем шла начистоту, с чрезвычайной горечью писал о Сибири, «как ее, милую и могучую, измордовали, поувечили, изнахратили и изнасиловали доблестные строители коммунизма». «Настойчивым правдолюбцем, – назвал Астафьева Солженицын, – одним из первых, чутко отозвавшихся на нравственную порчу нашей жизни». Отторжение сталинизма и осуждение терпимости русского народа особенно проявилось в повести «Последний поклон»: «Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения… Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский крестьянин в сторону ретивых властей – и соплями смыло бы всю эту нечисть вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками… Нет, сидели, ждали, украдкой крестились и негромко, с шипом воняли в валенки. И дождались! Окрепла кремлевская клика, подкормилась пробной кровью красная шпана и начала расправу над безропотным народом размашисто, вольно, безнаказанно».

К 70-м годам Астафьев уже был сложившийся известный писатель, состоял членом редколлегии журнала «Наш современник», где и была опубликована в 1976 году повесть «Царь-рыба». Это было сложное «застойное» время не только в литературе, когда прогрессивная мысль с большим трудом пробивала себе дорогу сквозь препоны цензуры. «Хитростью, ловкостью, изворотливостью главных редакторов и их помощников можно было бы восхищаться, если б самому не подвергаться «редактуре», – сетовал Астафьев. – Не диво ли, затиснутые в угол, давимые, ловимые, ругаемые в высоких идейных кабинетах направителей морали, истязаемые журналы эти в лучшие свои времена умудрялись печатать не просто хорошую литературу, но и вещи выдающиеся». Повести Гавриила Троепольского «Белый Бим – черное ухо» и Валентина Распутина «Прощание с Матерой», роман Сергея Залыгина «Комиссия» были впервые опубликованы в «Нашем современнике» в том же году, что и «Царь-рыба», в которой рассказывается «о…нашей незадавшейся жизни», затрагивая свойственную деревенской прозе тему противопоставления городского и деревенского жителя. Повесть не удалось опубликовать полностью, главы «Дамка» и «Норильцы» пришлось вообще убрать, редактор поделился, что лет через двести, возможно, «Царь-рыбу» опубликуют без сокращений, так как её уже окрестили «антисоветской продукцией». Астафьев настолько тяжело переживал цензурные вымарки своего произведения, что даже слег в больницу. «…До того измордовали повесть, что полное у меня к ней отвращение появилось, – писал Астафьев, – и с тех пор не правил я ее, ничего не восстанавливал, не делал новых редакций, как это бывало у меня с другими повестями и рассказами. Лишь много лет спустя, вороша старые бумаги, наткнулся я на пожелтевшую главу – «Норильцы», и ощутил, что именно этого «звенушка» повести остро недостает. Сел и выправил, где и дописал текст главы, назвав ее по-новому, более точно и современно – «Не хватает сердца», да и отправил в тот же «Наш современник», где глава и была напечатана в № 8 за 1990 год, всего лишь через 25 лет, вместо обещанных двухсот».