Теперь Гарик вздохнул, но не закурил. Приглушил звук телевизора: так лучше слышался шум дождя. «Как плохо было, когда там, в горах, шел дождь!» – неожиданно подумал он, но неимоверным усилием воли заставил себя не броситься в бездну воспоминаний.

В комнату вошла Марго.

– Если твоя мать хоть на две минуты отойдет от плиты, я приготовлю завтрак. Она что, не понимает, что мне нужно приготовить завтрак?!

– Кто сегодня к нам придет в гости? – спросил Гарик, удивляясь своему голосу: отдаленный, чужой, посторонний, мертвый.

Маргарита ответила:

– Какие-то ваши родственники. Хотят поздравить тебя с возвращением.

– Но я ведь уже неделю, как вернулся.

– Это твои родственники. Некоторые приехали из Дзорка. Тебе лучше знать. Ты скажешь своей маме, чтоб позволила приготовить завтрак?

– Нет.

Гарик закурил. Сделал громче звук телевизора, активнее стал переключать каналы. Потом закрыл глаза и понесся далеко-далеко, в горы, где все было так просто и ясно. И он уже не слышал ни голоса диктора по телевизору, ни шума дождя за окном. Слышал лишь тишину, ту единственную, неповторимую горную тишину, да редкие потрескивания автомата где-то внизу. Вот только бы не пошел дождь, думал он тогда. Потому что после дождя будет туман, а туман – самое плохое, что могло случиться: враг может подкрасться очень близко, и ты его не заметишь. Дождь в тот день так и не пошел, и вообще в тот день ничего не произошло, и все, кроме постовых, поужинав, легли спать… Дождь пошел ночью, а прямо перед рассветом склон горы накрыло облаком, когда никто этого не ждал…

– Нужно сходить за хлебом. Слышишь? Будем завтракать, а хлеба в доме нет.

Гарик открыл глаза, с трудом возвращаясь оттуда, издалека, с тишины гор. Перед ним стояла мама, вытирающая мокрые, красные, уже старые руки краем передника. Вошла в комнату Мэрико.

– Папа, я с тобой!

– Нет.

– Ну пожалуйста!

Гарик стал переодеваться, дочка просто накинула куртку и обулась. А потом они вышли. Был воскресный день – было мало автомашин – полудождливый, полусонный, тихий с утра, несуетливый. Гарик увидел, как с остановки тронулся автобус, задевая крышей ветку дерева, как потом осыпались листья. Автобус был большой округлый, толстый, грязный, серо-белый.

– Папа, а мы сядем в автобус?

– Нет.

– Хочу сесть в автобус. Мы никогда не ездили в автобусе.

– Не сегодня.

– А когда?

– Когда-нибудь.

– «Когда-нибудь» это когда?

– Не знаю…

Рука девочки была теплая и крепко, послушно сжимала его руку. Гарик вспомнил, что там, в горах, он все время мечтал об этом: выйти вот так с Мэри на улицу, идти рядом и держать дочкину руку в своей. А что теперь? Теперь вот мечта осуществилась. И ничего…

У входа в метро Еритасардакан[16] сидела старушка, продавала хлеб. Хлеб был в большой сумке, накрытой целлофаном, на котором были капельки дождя.

– Подходите, покупайте, свежий, хрустящий хлеб. Свежий хлеб… – зазывала старушка. – Покупайте хрустящий хлеб!

Гарик с Мэрико подошли к старушке.

– Сколько стоит вот этот?

– 100 драм, – ответила старушка. – Очень хороший хлеб, свежий, хрустящий…

– Дайте два.

Затем Гарик отломил от края этакую большую горбушку хлеба и отдал дочери.

– Спасибо, папа.

– На здоровье. Ешь. Он вкусный.

– А когда мы сядем в автобус?

– Завтра, – неожиданно ответил Гарик.

– Завтра – это «когда-нибудь»? – улыбнулась Мэрико.

– Нет. Завтра – это завтра.

– А куда мы поедем?

– Не знаю.

– Давай поедем в Монумент[17]. Там есть кафе. Мне одноклассница рассказывала. Ты возьмешь себе кофе, а мне – горячий шоколад. Ну, и пирожное, если деньги будут. Кафе называется «Навак»[18].

– Давай.

– На автобусе?

– Да.