Ровно через неделю Тигран Гаспарян стоял в том же самом аэропорту вместе со всеми и ждал, когда их посадят в вертолет. С тех пор как умер его отец, прошло семь дней, целая неделя. Теперь он был совсем один. Наконец вертолет прилетел, и они вышли из-под навеса. С ними была почему-то какая-то женщина, которую Тигран заметил еще в здании аэропорта, когда покупал сигареты.
Прежде чем сесть в вертолет, они (те, которые должны были лететь этим рейсом) помогли выгрузить гробы с телами убитых и носилки с ранеными. На гробах карандашом были нацарапаны имя, фамилия, год рождения и дата смерти. Вытаскивая из вертолета с каким-то парнем, таким же ополченцем, как и он сам, очередной гроб, Тиграну вдруг показалось, что он прочел на крышке имя Гарика, своего однокурсника и давнишнего друга из Дзорка… Похолодел. Потом понял, что ошибся. Фамилия была другая.
– Это был ваш друг? – спросила пожилая женщина, подходя к Тиграну.
Тигран вздрогнул:
– Нет. Слава богу, нет.
– Это хорошо. Поздравляю вас. А я каждый день приезжаю сюда встречать сына. Мне разрешили… – сказала пожилая женщина.
– И что?
– Слава богу, его среди этих нет.
Разгрузка окончилась, и Тигран, надев рюкзак и перекинув через плечо автомат, сел в вертолет. Дверь захлопнулась, и над головами неистово завертелись винты. Незнакомая женщина стояла чуть поодаль от вертолета и махала Тиграну платком. Вертолет тяжело оторвался (словно жук какой-то) от земли. Тигран вспомнил, что ту пожилую женщину они с Гариком видели неделю назад у Оперы; она слушала сводку последних новостей с «фронта». И еще Тиго подумал о том, что вот уже семь дней от Гарика нет никаких известий.
Ни у кого в Ереване не было каких-либо сведений вообще. Люди знали только то немногое, что сообщали на площади Свободы у Оперы.
В Ереване не знали. В Ереване долго почти никто ничего не знал.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
9
Была комната. В ней кресла, диван. На стене – старые часы. Стол был большой – под часами, стол маленький – перед диваном. Только что был выпит кофе, потушена сигарета. Включенный телевизор. Чах Гарик тупо переключал каналы, не останавливаясь ни на одном. В комнату то и дело входила дочка, уже тринадцатилетняя Мэрико. Смотрела на него. Уходила.
Гарик пытался улыбнуться ей, но не мог, не умел улыбнуться. Снова курил, продолжая переключать каналы. «Побриться, что ли?» – промелькнуло в голове, но решил оставить этот глупый и ненужный ритуал бритья на следующий день.
В комнату снова вошла Мэрико.
– Видишь? У меня такой браслет есть, – сказала она. Кажется, хотела сказать еще что-то, но не сказала. Запнулась.
– Откуда браслет? Мама купила? – спросил Гарик.
– Нет. Дядя… Мамин знакомый.
Вернулся мыслями в ночь – жаркую, душную. Вспомнил, что пошел дождь. Вспомнил извивающиеся движения жены, но никак не смог вспомнить самого себя. Жену помнил, себя – нет. Помнил лишь, что все получилось неожиданно быстро и что жена потом сама дошла до конца, но на это ему было плевать. Помнил ее порывистое дыхание и возню рядом под одеялом… Свои чувства при этом не помнил.
– Папа, а мы сегодня пойдем гулять? – спросила Мэри. – Хочу с тобой погулять.
– Посмотрим.
Мэрико уединилась с книжкой в соседней комнате. Гарик не вздохнул. Только закурил новую сигарету. Переключал каналы телевизора. Услышал, что на улице опять пошел дождь.
В комнату вошла мама.
– Ты не побреешься? Сегодня у нас будут гости.
– Нет.
– Но как же можно таким небритым ходить! Ты побреешься, правда?
– Нет.
Мама ушла. Глупая, подумал он. Как будто бриться или не бриться – самый важный вопрос на свете…