Каждая комната была обставлена новой мебелью, на кухне так вообще куча новомодной техники. Такой косметический ремонт явно влетел в копеечку, и ни о какой акции от государства не могло бы быть и речи. Здесь была единственная причина. Первопричина. Александр Белов.

Я зашла в свою комнату и уселась на двуспальную кровать, переведя взгляд на единственную важную мне вещь. Книжный шкаф. И тут меня осенило, да так, что я резко вскочила и подбежала к ОЧЕНЬ дорогой и важной сейчас книге, вытянула ее и буквально покрылась потом, пока не нашла белый сверток, в котором находились деньги, переданные мне мэром за свое спасение.

—Нужно немедленно отдать, — произнесла я в пустоту, слабо понимая, как на самом деле это можно было бы сделать.

Уложив сверток в сумку, я принялась переодеваться в более теплые вещи, а спустя полчаса уже была на остановке, где хотела сесть на автобус, идущий на Спиридоновскую. Встреча с папой была не за горами.

Деньги отдам после. Сейчас главным было удостовериться, что с отцом все хорошо.

Отец действительно лежал в больнице, причем не самой дешевой и не самой простой. Сюда попасть не так просто, как может показаться, но тут помогали. Если сравнивать с обычными медицинскими учреждениями нашего города, тут хотели помочь (пожалуй, это ключевое), делали это вполне успешно. Правда, как вы можете понимать, за все деньги мира. Разумеется, счета были оплачены, и мой отец тут находился бесплатно, грубо говоря. Опять пресловутая программа при поддержке правительства.

В кратком разговоре с врачом я уяснила одну вещь, что пересадки не избежать, а то, что происходило сейчас, всего лишь поддерживающая терапия, от которой выздоровления не наступит. Врач участливо улыбался и похлопывал по плечу, говоря, что пересадка печени — это не пересадка сердца, тут все намного проще и быстрее происходит восстановление с последующей реабилитацией.

С тяжелым сердцем я вошла в палату, глотая непрошенные слезы. Тут было все: и благодарность, и страх, и отвращение от самой же себя, а еще сожаление, что нас жизнь завела в такой уголок, где выхода не предусмотрено.

—Пап, привет, — дверь сзади захлопнулась, я жадно осмотрела пополневшую фигуру на кровати. Он изменился в лице, стал не таким бледным, в темных глазах появилась жизнь, пусть они так и были по большей части тусклыми, наполненными бесконечной грустью, что поселилась там после смерти мамы.

—Доча, — папа перевел внимательный взгляд на меня, и сердце дрогнуло. Усыпанное мелкими и крупными морщинами лицо на мгновение разгладилось.

Я слишком давно видела его трезвым, чтобы просто реагировать на подобное. Конечно, мысли о том, что папа мог бы попросить прощения, у меня не возникали. Скорее всего, он даже не помнил это событие, но я все равно подсознательно надеялась…что хотя бы обрывками он мог бы помнить.

Нет, я не держала на него зла, но в душе зияла огромная рана, кровоточащая каждый раз, когда он не сдерживал свои обещания. Мне было жаль, что с нами все это произошло, что мы все это переживаем снова и снова. Ведь не бывает так, что все беды вдруг падают на голову одному человеку? Боль тоже должна быть дозированной, иначе ее не пережить.

—Машенька…— протянул отец, мгновенно подскочив на месте.

—Как ты себя чувствуешь? — я медленно подошла к нему и потрогала за руку.

Папа грустно улыбнулся и прикрыл глаза, после чего медленно сел на кровати и спустил ноги на мягкий пушистый ковер. Неожиданно увидеть такое в больнице, но и это не среднестатистическая клиника, разумеется. Я присела рядом и положила голову на широкое плечо отца.