– Да, еще, – добавила женщина, инвалид напрягся,

– Что еще? Я вообще никому говорить ничего не буду!

– Я не об этом, – она еще раз взглянула на старика. – Еду я ему приносить буду, – восстановив в памяти пакеты с продуктами, которые она переправляла к Лехе-йогу, Римма Васильевна немного осеклась, вспомнив плачевный результат.

– Я знаю, чем ты людей своих кормишь, да и сам ешь, Ромик таким г… больше не питается.

– Ладно, ладно, – старик миролюбиво замахал руками,

– Любой каприз за ваши деньги, – и затрясся уже сам от смеха в такт своей бороде и жиденьким волосам на черепе.

«Господи, вот поистине рабовладелец», – подумала женщина, идя домой. – Да ладно, Ромик вытерпит, он на работу злой, а там глядишь все и уладится».

Передислокация любимого заняла не более получаса, благо перемещаться ему нужно было по соседству. Оставшись одна, во вновь осиротевшем доме, Римма Васильевна рьяно принялась за подготовку к приезду дочери и внука.

Вскоре все вокруг блестело и сверкало, а на кухне, запахло пирогами. Ближе к вечеру, около дома остановилась иссиня-черная МАЗДА дочери с московскими номерами, Римма Васильевна, вне себя от счастья, выбежала на встречу. Вика поднялась с водительского места и завидев мать широко заулыбалась.

 «Мамуля», – она обнялась с подскочившей женщиной, и обе, не сговариваясь, всплакнули, синхронно отдавшись нахлынувшим чувствам. Постояв немного в виде изваяния, олицетворяющего полнейшее смирение, мать и дочь, принялись топтаться на месте, держась за руки и наперебой, не отвечая на вопросы оппонента, что само по себе затрудняло диалог, начали своеобразно общаться.

За этой картиной, довольно безучастно, с каким-то чисто этнографическим интересом, как за ритуальными танцами туземцев, наблюдал сын-внук Глебушка.

 «Глебушка, внучек мой единственный», – Римма Васильевна переключилась на высокого, хорошо сложенного и отлично выкормленного блондинистого девятнадцатилетнего парня, завидев его скучающий взгляд.

Женщина бросилась обнимать внука, которого не видела года три, а он, слегка приобняв ее, сухо и быстро отметился поцелуем-клевком.

– Девки, небось, проходу не дают, – с улыбкой поинтересовалась у внука Римма Васильевна,

 «Мама, я тебя умоляю, какие девки? – ожидаемо ответила Вика за сына. – Он же еще ребенок, вечерами дома сидит, в танчики играет, – она с нескрываемым обожанием посмотрела на сына. – Вот покушать он любит», – сказала Вика, доставая дорожную сумку из багажника.

 Все пошли в дом.

Основательно перекусив, Глеб запрограммированно уткнулся в ноут, а женщины продолжили уже более осознанный диалог. Тему пребывания постороннего мужчины в доме матери, Вика деликатно опускала. Только почему-то во время беседы, делала все время упор на весьма, ранее скудные, а теперь довольно обильные воспоминания о дальнобойном папе.

Римма Васильевна на провокацию не велась, умильно вникая в мельчайшие подробности, странным образом врезавшимися в память великовозрастной дочери, как теперь оказалось, горячо любящей отца. Коля со стены из спальни растроганно внимал услышанное, полностью уверовав в свою праведность.

Пробыв несколько дней и ссылаясь занятостью на работе, дочка укатила в столицу, оставив на попечении матери сына Глебушку.

 «Пусть хоть воздухом подышит, каникулы ведь, а то ведь в городе-то его на улицу не выгонишь, да и чем дышать-то там, одни яды в воздухе витают, – сокрушенно посетовала она. – Да и тебе веселее будет», – добавила Вика при прощании, целуя мать.

 «А что ж, Турции-то ваши с Египтами накрылись что ли?» – поинтересовалась Римма Васильевна.