— Не близок путь, но сократить можно. До моря-океана дойдем и проситься на судно будем. Али кто поможет.

— Ну, деньги у нас имеются... Заплатим, если, что... — довольно сказал Санька.

Я чувствовала внутреннюю тревогу, но не стала рассказывать об этом Саньке. У него был боевой настрой, и нарушать я его не хотела. Мы шли по полям. Припекало солнышко, пшеница колосилась, становясь более золотистой. Огромные Русские просторы невиданной красоты. Одно загляденье.Чуть позже вышли на луг. Травка зеленая, цветы яркие. Но не смотря на всю красоту местности, тревога усиливалась.

— Смотри! — вдруг остановился и сказал Санька.

— Оу... что это? — удивилась я.

Мы вышли к речке, необычной речке. Розовые берега, будто из желе, белая вода. Конца речке не видно было. Она очень выбивалась из окружающего ансамбля. Сладковатый запах резко ударил в нос.

— Поешьте моих бережков, — эхом прозвучало в воздухе, — да молочка отпейте.

— Клубооочеееек, — протянула я в испуге, — что это?

— Это молочная река, да киселевые берега. Реку лучше не переходить....

— Что так? — удивился Санька.

— На противоположном берегу начинается Навь... Попадешь туда, считай мертв, — загробным голосом сказал клубок.

— Ну так ты наш путеводитель, ты нас туда не веди тогда... — задорно сказал Санька. Я и не заметила, как они быстро подружились. — О, яблонька! Смотри, Марусь, какие яблочки то наливные... — обратился друг ко мне.

— Ага, — неуверенно сказала я. Тревогу скрыть уже не удавалось, и я стала озираться по сторонам.

— Ты чего? — подошел ко мне Санька и старался поймать мой взгляд.

— Не знаю, боязно мне...

— Из-за Кощея? — спросил друг.

— Наверное. Просто внутренняя тревога, — я схватила Саньку за руку и крепко сжала.

— Не бойся, я же рядом. Не дам тебе попасть в беду, — так же к репко сжал мою руку друг и пронзительно посмотрел в глаза. Его мягкая улыбка и сияющие глаза меня успокоили.

— Съешьте моих яблочек, — раздалось эхом.

— Ох уж мне эти сказки, — дернулась я, — все здесь говорящее и живое.

— Ага... — подтвердил Санька и лучезарно улыбнулся. Он подошел к яблоне и сорвал одно.

— Ты чего?! — выхватила я плод, — а вдруг оно отравленное?!

— Оно же дикое...

— И что?

— Ладно, только не волнуйся, — положил яблоко под дерево Санька.

Мы пошли дальше. За киселевыми берегами стоял туман, было темно. Не травинки одни коряги вместо деревьев. Мрак. Я старалась туда не смотреть. Теперь к тревоге прибавилось новое чувство преследования... Я постоянно смотрела за спину, стискивая руку Саньки.

— Да успокойся ты. Все хорошо.

Я лишь кивала. Вдруг мы увидели печку. Белую, большую, она была размером с небольшой дом. Стояла печь на берегу, рядом лишь кусты.

— Что-то мне это не нравится, — встала в ступор я.

— Отведайте-ка пирожков ржаных, — пропыхтела печь.

— Молочная река, яблоня... Теперь и печка... — тихо сказала я и оглянулась назад, — вот кисель — это ведь ритуальное поминальное блюдо, печь у славян считалась границей, между мирами...

— А еще верили, что через печную трубу совершается связь с Навью и, если приложить к ней ладони, то можно пообщаться с давно умершими предками, попросить у пращуров защиту и силу. Так, что ничего страшного в печке нет. Она помощница, — улыбнулся Санька.

— Так, а из какой сказки эти все предметы ты забыл? — возмутилась я.

— Из Гуси-лебеди... — спокойно сказал Санька, — но рано им еще прилетать, срок то еще не вышел. И полетят они со стороны избы Бабы-Яги.

— Гуси-лебеди, вообще-то, это души умерших, и они переносят из мира живых в мир мертвых, а значит обитают в Нави. А мы, как раз, на границе! — волновалась я, — Клубок... Ты зачем нас этой дорогой повел?