– Дай закурить!

Пачку я держал на уровне груди, так что просящему пришлось нагнуться. Через пару минут подошел второй. Остался один и он, тот кто подойдет самым последним, и окажется самым авторитетным. Самым могущественным божком в пантеоне местных идолов.

Пауза затягивалась, и у меня изрядно затекли ноги. Наконец явился и он. Подымаясь с корточек и выполняя тот же ритуал с молодецкой поводкой плеч, он еще и вынул из кармана матерчатую кепку – «пенсионерку», выбил из нее о колено пыль и нахлобучил на голову с такой обстоятельностью, будто это был отличительный признак вожака стаи, статусная вещь. Впрочем, так оно и было.

В этот раз, на дежурное: «Дай сигарету», я соизволил ответить – «Возьми». Пачку я выставил не перед собой, а положил рядом на землю, приглашая этим жестом сесть.

***

Когда первый залп портвейна ударил по печени, Главокаменелость решил, что пора уже и познакомиться. Он вытер ладонь о штаны и протянул мне:

– Виктор! – Он задержал мою руку в своей. – А эти гандошеки мои кореша, – добавил он, завершая церемонию вручения верительных грамот.

– Угу, ты гондон, и он гондон. А я Виконт Де Бражелон, – буркнул я в сторону. Мимо проезжал грузовик, и я думал, что меня не слышно.

– Че? Тоже Витька что ли? – и Виктор бросился обниматься.

– Пацаны, тезка! Тезка это мой, бля буду! – Орал он, тряся меня за плечи и оглядываясь на истуканов.

Затем он принял серьезный вид, прочистил горло, и весомо заявил, обращаясь скорее в пустоту, чем к окаменелостям:

– Знащтак, Витек мой тезка и космический братан. Кто его обидит, тому два здоровья мало будет!

Еще через час, узнав, друг о друге все, что каждый счел нужным сообщить, мы входили в Штырин с той удалью и бесшабашностью, с какой гуляют завоеватели в захваченном городе. Мы шли вчетвером в обнимку – я с Виктором в середине, окаменелости по краям, размахивая ополовиненными бутылками портвейна и вовсю голосили:

– «Муси-муси-куси-пуси, миленький мой, я горю, я вся во вкусе рядом с тобой…» – летело на манер шансоновских заунывных песен над окрестными невысокими взгорьями и ветшавшими улочками. И всем было невдомек, что один из подгулявшей компании, не местный алкаш и бездельник, а Марат Галеев – опасный преступник и беглец. Для пущей убедительности на голове у меня восседала Викторова «пенсионерка», а рубашка-поло была снята, скручена жгутом и переброшена через плечо.

Мы шествовали прямо по проезжей части, продвигаясь на заплетающихся ногах диагонально, от левой обочины к правой и наоборот, а над улицей неслось: «Я как бабочка порхаю и все без проблем, я просто тебя съем». Случайные машины привычно объезжали нас и мне во хмелю подумалось, что наше шествие по забытому богом сонному Штырину, в отличие от надуманных парадов и есть истинное проявление свободы, которое, к тому же, никому не придет в голову давить и запрещать.

Потом мы опять пили портвейн на берегу реки Иланьги. Окаменелости вновь каменели и восставали. Мы купались, или, как это называл Виктор, «освежались», и вечер уже вовсю захватывал пространства, волоча в арьергарде обозы с прохладой. Пора уже было задуматься и о ночлеге.

– Виктор! – Ткнул я в бок норовящего заснуть приятеля. – Ты мне братан?

–Братан!

–Космический?

–Ксмисский, – утвердительно мотнул головой Виктор.

–Мне бы переночевать где-то.

– Без проблем, братан?! – Опять мотнул головой Виктор. – Ночуй у меня. Баба моя знаешь, как рада будет.

Перспектива встречи с Викторовой бабой меня не прельщала.

– Мне бы, братан, отдельный угол снять. Отблагодарю!

Виктор тотчас начал соображать. Он был из тех людей, что в любом состоянии начинают немедля решать задачу, если ее правильно сформулировать. Окаменелости к тому времени откололись, размоловшись от жары и вина в щебенку, и уныло валялись в прибрежных кустах, как необходимая, вечерняя деталь пейзажа.Я заставил Викт