– Не-е, не мог я его прихлопнуть. Стукнул малость от злости, он и упал. А вообще-то, надо Николке Ищикину сообщить. Дело здесь, надо полагать, не шутейное, политическое. Всё должно быть чин по чину.

Мужики подпёрли дверь снаружи, закрыли на окнах ставни, чтобы Гайворонский, очнувшись, не сбежал, выкурили на крыльце по папироске и пошли за участковым.

Николай Ищикин, или же Николка-власть, как прозвали его в посёлке, поджарый милиционер в звании капитана, не заставил себя долго ждать. Уже через полчаса он профессионально вскрывал дверь в избу Гайворонского, запертую изнутри. Понятыми были всё те же Трофим и Петро, успевшие, однако, когда-то пропустить по кружке бражки. Сейчас они были более разговорчивыми, чем полчаса назад, и в который раз пересказывали всё, что видели и слышали. Третьим понятым был пастух Иван, по прозвищу Рваный, занявший позицию на всякий случай подальше от крыльца.

Разбираться не пришлось. Гайворонский-Семёнов покончил жизнь самоубийством. Достал из чулана крепкий двужильный провод и затянул на шее. Николка-власть пощупал пульс Бориса Львовича. Убедившись, что тот мёртв, приказал мужикам запереть дверь.

– Зачем? – удивлённо спросил Трофим. – Наш мастер уже не сможет сбежать.

– Нужно сохранить следы для следствия. А то набегут сюда любопытные, всё истопчут.

– А-а, – разом протянули мужики понятливо. – Сделаем, раз такое дело.

Не дожидаясь, когда Трофим и Петро исполнят его приказание, Ищикин направился в контору правления посёлка, где у него была маленькая комната-кабинет. С большим трудом дозвонился в город, сообщил о случившемся.

На следующий день, во второй половине дня, приехал следователь, поспрашивал односельчан о Гайворонском, о беглом Романе, составил протокол и отбыл обратно в город. На этом всё и закончилось.

Глава 2.

Степан Жигарёв и Баклан.

Вечерело. Солнце скатилось за горизонт, но было ещё достаточно светло. Сколько раз вот так, в одиночку, на берегу реки приходилось встречать сумерки Степану Жигарёву. Однажды из любопытства он попытался было посчитать. Получилась внушительная цифра. Река чаровала Степана загадочным шёпотом течения и всплесками крупной рыбы. В разное время суток она воспринималась по-разному. Вечером падающий диск солнца превращал воду в движущийся поток огненной лавы, и тогда в душе старика появлялась печаль, в памяти всплывали картины молодости. Утренняя же гладь с золотым отливом, наоборот, порождала в нём светлые мысли, уносила в будущее. И каждый раз его чувства обострялись по-новому, ни разу не повторяясь. Они заставляли невольно задуматься о безвозвратности мига жизни. Вспоминалось детство, и, к удивлению, Степан видел себя со стороны…

…Вот он, держась за бабушкин подол, стоит на обрывистом берегу реки. Голубые бусинки глаз с нескрываемым любопытством устремлены вдаль, где река делает изгиб. Там он видит плоты и людей, стоящих на них.

– Сё это? – спрашивает Стёпа бабушку, указывая пальчиком на плоты.

– Люди, внучек, рабы божьи.

– А сё они делают?

– Плоты гонят, лес сплавляют.

– Засем?

– Так графу Голицыну угодно.

Стёпка некоторое время молчит, потом мечтательно произносит:

– Я тозе хосю гнать плоты.

– Будешь и ты гнать, когда подрастёшь. Весь наш род лес сплавляет. И баржи с рудой тоже.

Затем он видит себя в шесть лет. Впервые, страшно волнуясь, переправляет на противоположный берег всех желающих. Утлая лодка-плоскодонка чуть не вся ушла под воду и неуклюже отчаливает от берега. Стёпа ещё жидковат, и весло для него кажется неимоверно тяжёлым. Неокрепшие мускулы рук предательски подрагивают под рубашкой. Закусив губу от натуги, он медленно тянет весло на себя.