я тащил из шкафа труд Бальзака –
«Куртизанок блеск и нищета».
– Ты хоть знал, – закрыв все двери в замке, –
кто такие эти куртизанки? –
мама улыбалась вся в слезах.
Мне пять лет! Я знал, конечно, это –
те, что с вражьей силой беззаветно
бьются и скрываются в лесах.
Спутал с партизанками. Но честно –
там не про войну. Неинтересно.
Мы с Бальзаком мыслили не в такт…
Помню, что в студенческие годы
в поисках себя, в тисках свободы
я свершил над шкафом адский акт.
В нем была досель своя система.
В ней порядок книг решали тема,
время, класс писателя и пр.
Но был год: все – ложь, все – фальшь, и значит,
пусть заткнется Кант, пусть Гегель плачет:
я им всем устрою дикий пир.
Если нет в них правды ни на грошик,
пусть хотя б палитра их обложек
разукрасит комнату мою.
Плавный переход от цвета к цвету
должен увенчать реформу эту.
Только – колер! А на смысл – плюю!
Розовый Золя за белым Манном,
синий Блок за голубым Кораном,
алый Фет за рдяным Бомарше.
Медленно от стенки и до стенки
появлялись новые оттенки,
к тьме стремясь на нижнем этаже…
То, что, примирившись с этим адом,
Маркс и Достоевский встали рядом –
этот факт бесспорен, хоть уныл…
Слава богу, дурь прошла внезапно.
Книги возвратились вспять, назад. Но
был такой период в жизни. Был.
Сентябрь
Не стало кукушки. Не стало лучей. И ничего не стало.
Репутация сказочного сентября рушится с пьедестала.
Вода в бочаге не холодна, но это – ненадолго.
Бабье лето – не по любви, а так… исполненье долга.
Но тропа через лес еще суха. И за гнилым вязом
по очереди начнутся щелчки. А за ручьем – разом…
Не помню, кто – может быть, Юнг, – открыл полтергейст. По мне, так
Было бы странно, если бы к нам не прорывался предок
сквозь темные чащи небытия иль бытия иного,
хрипя, как в испорченный автомат, измученное, но – слово.
Господи, как я, когда помру, буду скучать о живущих.
Это ведь – грех? Или не грех?.. тихо в сентябрьских кущах.
А июньские бунты тугой листвы? Это было прекрасно!
Пахнущий медом и млеком лес – земного образ соблазна!
Цепляется опустошенный куст, не жалевший для нас малины…
О, Дыхание Божьих уст внутри сатанинской глины!
Классическая музыка
Да, вита бревис, арс, ей-богу, лонга…
Дрожит от наслажденья перепонка
под тяжестью классических ладов.
И все равно: пластинка, диск иль пленка:
оно не рвется там, где даже тонко.
Вот – истина. И – никаких понтов.
Переча мути норм, тщете постов,
затягивай, волшебная воронка!
Мне кажется порой, что мастера
хотели бы, чтоб некая стена
пред ними возвышалась неприступно,
будь это суд спецов иль вкус двора.
Да, в мире, где есть жизнь, а есть игра,
что-что, а нарушать канон преступно,
ты проиграешь, и довольно крупно:
Ты будешь нищ, гоним et cetera.
Рассудок, помолчи – потом, чуть позже…
Мне нечего сказать, а лишь «О, Боже!..»,
когда из тишины то мрак, то свет,
и время встало вдруг – чего же больше? –
в пространстве, а в Германии иль в Польше
гадать ни смысла, ни желанья нет.
А лишь дыханья огненного след,
а то наоборот – мороз по коже.
Деревья
Вы еще скажите про Лысенко мне, скорей я,
чем в его ботанику поверю в благодать.
Лучшее из созданного Господом – деревья.
Да и трудно что-то лучше дерева создать.
Убеждать меня в обратном – зряшная работа.
Любишь человеков ты? Ну, что же, в добрый час.
Где ты видел дерево иль мстящее за что-то,
или замышляющее что-то против нас?
Ты, любитель строек и бульдозерного скрипа,
не жалей минут своих, смотри, открывши рот,
как живет в свой смертный час трехвековая липа,
помни, как жила она и как она умрет.
«Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето…»
Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето,
слетает на спину скелетной сквозной худобы.