За десять лет нашего знакомства я уже привык к таким вот неожиданным встречам. Саппоро – город немаленький, и приятели здесь так просто друг на друга на улице или в метро не натыкаются. С Ганиным же как-то с самого начала знакомства мы стали сталкиваться в самых неожиданных местах. Бывает, в воскресенье сидишь у него, пьешь пиво, кушаешь гуляш – коронное блюдо его Саши, – расстаешься за полночь, а на следующее утро неожиданно встречаешь его где-нибудь в центре на Одори или в Сусукино.

Поначалу меня это беспокоило, и, разумеется, не только меня. Из России в начале девяностых к нам много русских хлынуло, причем самых разных. Ганина, само собой, и по нашей линии, и по линии «безопасности» проверяли долго, но ничего такого за ним не нашли и разрешили мне не беспокоиться. Потом, когда через два года его взяли на полную ставку в полицейскую академию преподавать русский язык, проверили во второй раз. Даже в Москву в его родимую человечка посылали, но тоже все закончилось тихо и гладко.

Встречи такие вот внезапные продолжались, поэтому сейчас, когда я увидел Ганина в своем поезде, удивление схлынуло через секунду. Мы не виделись месяца два. В последний раз он приезжал в управление подписывать свидетельские протоколы по зимнему «делу писателей», как он сам окрестил убийство их нынешнего классика Воронкова, которое, кстати, он помог мне довольно оперативно раскрутить.

Теперь же мой друг Ганин сидел в кресле с включенным «Гейтвеем» на откидном столике перед собой, и по его виду было понятно, что проблемы окружающей его в данный момент среды беспокоят его мало. Я забросил баул на полку и плюхнулся к нему под бок.

– Привет!

Он вздрогнул от неожиданности – попробуй услышь русское приветствие в двенадцатом часу ночи в поезде Саппоро – Немуро, да еще практически без акцента, если принимать за чистую монету ганинские комплименты моему произношению.

– Э? Здорово! Ты чего это здесь?

– А ты?

– Как будто не знаешь!

Интересно, что такое я должен знать? Был бы он журналистом, я бы подумал, что он едет писать про эту дурацкую железную трубу, которая приплыла к нам с его исторической родины. Но он не журналист, а всего-навсего преподаватель. Если же он только прикидывается сэнсэем, то за что тогда наша «безопасность» получает зарплату? Про это думать не хотелось.

– Как будто не знаю.

– Интересно! Сами бумаги пишете и не знаете, что пишете.

– Какие бумаги?

– Тогаси у тебя в отделе работает?

– Такуми?

– А шут его знает! Поди разбери ваши закорючки. Может, и Такуми.

Это он прикидывается. Японские иероглифы, «кандзи» по-нашему, он знает неплохо. Просто имя Такуми пишется каким-то редким кандзи, который и я только читаю, писать не умею.

– Ну и что Тогаси?

– Вот в академию мне запрос прислал. Требует, пока каникулы летние, провести интенсивный курс русского языка для немуровских полицейских.

Ах, вон оно что! Такуми действительно что-то говорил по этому поводу, но мне в последние недели было совсем не до этого. Я готовил к отсылке в Ниигату бумаги по убийству торговца подержанными машинами, которого его русская жена прирезала и выбросила за борт парома неподалеку от нашего Отару. Да, и Нисио созванивался с Осимой из Немуро, что-то они про русский язык действительно говорили, это я как-то прозевал.

– А-а-а, понятно. Значит, поедем вместе. Ты как сам-то?

– Да ничего. Гришка что-то простыл – мороженого, наверное, объелся. А так все нормально.

– Саша как?

– Лучше всех.

– А Машка?

– Да ничего, учится… Ты сам-то как?

– Да вроде жив-здоров.

– Дзюнко как? Дети?

– Дзюнко нормально. Морио на каникулы к теще с тестем в Йокогаму отправляем, Норико в августе к нам на каникулы приедет. Все как всегда… А что это ты делаешь?