– Скольких ирландцев ты за свою жизнь знал лично?

– Знай я всего одного, и этого было бы чересчур; но вообще-то на меня в разное время трудились несколько человек. А еще был полковник Диммок в Брэдли, он прогорел, и я потерял столько денег, сколько ты в жизни не заработаешь.

– Ну Боб! – взмолилась Лорина мама.

– Ну Джеймс! – подхватила тетушка. – Ты сейчас не на собрании, а дома, и сегодня воскресенье. Какое вам обоим дело до Ирландии. Вы никогда там не были и вряд ли когда-нибудь побываете, так что довольно спорить.

Мужчины усмехнулись, как будто устыдившись своей горячности, но дядюшка Джеймс не удержался от последней шпильки.

– Вот что я тебе скажу, – произнес он, вероятно, желая обратить все в шутку. – Как по мне, лучший способ уладить этот вопрос – отправить туда корабль с виски, а на следующий день – с оружием, все они надерутся до остервенения, перестреляют друг друга и тем самым избавят нас от хлопот.

Роберт встал, лицо его побелело от гнева, но он лишь холодно проронил:

– Всего хорошего, – и направился к двери. Его жена и сестра бросились к нему и стали хватать за руки, а зять сказал, чтобы он не дурил.

– Это всего лишь политика. Ты слишком серьезно ко всему относишься. Возвращайся, садись, а Эдит велит служанке принести чашку чая, прежде чем ты пойдешь к Энн.

Но Роберт вышел из дома и зашагал по улице прочь, перед уходом бросив жене через плечо:

– Увидимся позже.

Он был лишен чувства юмора. И все остальные в тот момент тоже его лишились. Мать Лоры рассыпалась в извинениях. Джеймс, все еще сердитый, но несколько пристыженный, признался, что ему неудобно перед Эммой. Тетушка Эдит вытирала глаза красивым носовым платком с кружевной каймой, и Лоре тоже требовался платок, ведь долгожданный день был непоправимо испорчен – вот к чему привела чудесная поездка на тележке, запряженной Полли.

И только мама, которая не притязала на благовоспитанность, однако всегда умела сделать или сказать нечто правильное, разрядила обстановку, заметив:

– Что ж, ему скоро придется вернуться, чтобы запрячь пони, и к тому времени он, сдается мне, уже достаточно раскается. Так что, пожалуй, выпью чашку чаю, если Берта согреет чайник. Только чаю. Я уже сыта, правда. А потом нам надо будет уходить.

Выждав подобающее время, в течение которого все старались беседовать так, будто ничего не случилось, мать и двое детей отправились вслед за отцом к тетушке Энн. Лора плелась позади, потому что припекало солнце, она утомилась и уже сомневалась, что Кэндлфорд ей нравится.

Впрочем, вскоре она приободрилась: тут было на что посмотреть. Повсюду дома, дома, дома, но не одинаковые, как горошины в стручке, а большие и маленькие, высокие и низкие, соединенные друг с другом старыми серыми стенами с острыми бутылочными осколками на верхней кромке, за которыми виднелись сады с колышущимися фруктовыми деревьями; а еще причудливые дверные молотки и похожие на маленькие домики крылечки, и люди, шагающие по булыжной мостовой в нарядных тонких туфлях, с букетами цветов, молитвенниками или кувшинами с пивом в руках.

В одном месте они мельком заглянули в узкий проулок с домами бедняков; на веревках, натянутых между окнами, болталось рваное белье, на порогах сидели дети.

– Это трущобы, мама? – спросила Лора, догадавшись об этом по некоторым приметам, описываемым в рассказах из воскресной школы.

– Разумеется, нет, – раздраженно ответила та; а когда они повернули за угол, добавила: – Не говори так громко. Кто-нибудь может тебя услышать и обидеться. Тамошние жители не называют их трущобами. Они привыкли, и их все устраивает. С какой стати ты беспокоишься о подобных вещах? Тебе бы лучше не совать нос не в свое дело.