– Удобства вон в том углу, – сообщила тетушка, и «удобства» оказались неким подобием трона с ковровой обивкой на ступенях и открывающейся крышкой. Но Лора была старше Эдмунда и знала, что упоминать о таких вещах неприлично.

Наконец явился дядя Джеймс Доуленд. Это был крупный, внушительной наружности мужчина, который словно заполнил собой даже эту большую, просторную комнату. После его прихода поток добродушной болтовни тетушки Эдит иссяк, а Альма, порхавшая вокруг стола, накладывая себе понемногу со всех блюд, опустилась на диван и натянула короткую юбку на колени. Лора, которую в знак приветствия тяжело потрепали по голове, спряталась за спиной матери. Дядя Джеймс был так высок, дороден и смугл, у него были такие кустистые брови и густые усы, такой лощеный воскресный костюм и такая увесистая золотая цепочка для часов, что рядом с ним остальные присутствующие, казалось, отошли на второй план. Кроме Лориного отца, почти столь же рослого, хотя и более стройного, который стоял с Джеймсом на каминном коврике и беседовал об их ремесле. Впоследствии выяснилось, что это единственная безопасная тема.

Дядя Джеймс Доуленд был из числа тех ярых общественников, которых в то время можно было встретить в любом провинциальном городе или большом селении. Руководя собственной, отнюдь не маленькой, компанией по строительству новых домов, ремонту старых и поддержанию в исправном состоянии крыш и водостоков, вдобавок он являлся народным церковным старостой[12], певчим, иногда органистом, членом всех местных комитетов и аудитором всех благотворительных счетов. Но главным его увлечением было движение трезвенников, в ту пору – обычная примета приходской жизни. Ненависть Джеймса Доуленда к спиртным напиткам превратилась в фобию, и он частенько говаривал, что тот из его работников, кого он заметит у входа в трактир, перестанет у него трудиться. Однако дядя Джеймс не довольствовался тем, что установил трезвеннические порядки у себя дома и в компании; поле его деятельности распространилось на весь город, и если ему удавалось уговорить или подкупить какого-нибудь несчастного рабочего, чтобы тот отказался от своей вечерней полпинты, он так воодушевлялся, словно получил подряд на строительство особняка.

Дядя Джеймс стремился завербовать в трезвенники даже самых маленьких детей. Он водил их крошечными ручками, когда они подписывали зарок воздержания от алкоголя, и, чтобы удержать их в своих рядах, создал «Ансамбль надежды», который собирался раз в неделю, чтобы угощаться за его счет булочками и лимонадом и исполнять под аккомпанемент школьной фисгармонии такие духоподъемные песенки, как «Прошу, не продавайте выпивку вы моему отцу» или:

А в это время их собственные достойные отцы, выпив в любимом трактире свои скромные полпинты, уже сидели по домам, и припозднившимся певцам, вероятно, грозили неприятности.

В то первое воскресенье и Эдмунд, и Лора подписали красивый, с сине-золотыми узорами, лист с текстом зарока, тем самым пообещав впредь не прикасаться к хмельным напиткам, «и да поможет мне Господь». Они в точности не знали, что такое хмельные напитки, но листы им понравились, и они обрадовались, когда дядя предложил вставить их в рамочку и повесить у них дома над кроватями.

Тетушка Эдит приглянулась брату с сестрой куда больше. Она была розовая, пышная, с волнистыми седыми волосами и ласковыми серыми глазами. На ней было серое шелковое платье, и при каждом движении от нее исходил слабый аромат лаванды. Она казалась доброй и действительно была добра; но, как вскоре выяснилось и подтвердилось, о ней больше нечего было сказать. Когда рядом не было мужа и дочерей, тетушка Эдит неумолчно щебетала, перескакивая с темы на тему, словно журчащий ручеек. Она чрезвычайно восхищалась своим мужем, и каждое мгновение, проведенное в обществе Лориной матери, посвящала его восхвалениям. Джеймс говорил то, Джеймс сделал это, а вот история, доказывающая, насколько его ценят и уважают. В присутствии мужа Эдит как будто побаивалась его и, несомненно, боялась своих дочерей. Прежде чем выразить собственное мнение или условиться о чем-нибудь, она непременно осведомлялась у девочек: «Как по-твоему, дорогая?» или: «Что бы ты сделала на моем месте?» Затем хозяйка дома обращалась к невестке: «Ты, конечно же, понимаешь, Эмми, у них, с их-то образованием и знакомствами, совсем другие понятия». Эдит уже успела поведать гостье, что ее дочери иногда играют в теннис у дома священника.