Давид стоит на пороге и улыбается.

Я очумело отступаю назад, одной рукой принимая маленький букетик неизвестных мне цветов, другой поплотнее прижимаю к себе край халата-полотенца.

Со словами «извини, можно я войду, я жду, ты не торопись» он усаживается на диван и ведет себя, как дома. Я останавливаюсь напротив и, присев на край стола, смотрю на его довольное лицо. И меня в эту минуту почему-то совершенно не смущает мой внешний вид. Его, похоже, тоже.

– Одну минуту, – говорю я.

Вытаскиваю из шкафа одежду, еще раз смотрю на него и закрываю дверь ванной. В зеркале мое лицо будто чужое. Я провожу руками по щекам, разглядываю глаза, губы, малейшие поры и морщинки на лбу. Опять это ощущение, что передо мной лишь оболочка. Чужая и мертвая. Однако, со свежим макияжем достаточно красивая, чтобы удовлетворенно примириться с ней. Выхожу, Давид все так же сидит на диване, вертит в руке пачку сигарет. Надо же… дождался, чтобы спросить разрешения. Я согласно киваю головой и сажусь напротив. Опустив голову на высокую спинку немного помпезного стула, разглядываю его. В его глазах сегодня появилось что-то неуловимо новое. Сейчас они стали удлиненными и темными, отчего их обладатель больше похож на хищное животное, чем на своего мраморного двойника. Давид курит, похоже, никуда не торопясь, я в его власти. Я даже не знаю, куда он меня собрался везти. Я просто сижу и жду, пока он выкурит свою сигарету. Его взгляд скользит по комнате, чувствую смущение, когда он разглядывает ту ее часть, где стоит кровать и где полуоткрытый чемодан демонстрирует хаос внутри себя.

Я продолжаю сидеть на стуле, спиной к столу. Давид неспешно, медленно встает с дивана, находит глазами пепельницу среди вороха бумаг. Гасит сигарету. Сейчас он совсем близко от меня, так близко, что я невольно глубоко вдыхаю знакомый уже аромат. Его рука касается бумаг, что засыпали всю поверхность стола. Перебирает их, будто пытаясь через кончики пальцев прочитать русские буквы. Я завороженно наблюдаю за движением его руки и не могу пошевелиться, околдованная его запахом. Молчу. В следующее мгновение его рука оказывается на моей голове. Легко касается волос. Я вновь в тумане, ничего не вижу, только сквозь шум тысячи морей, слышу слова:

– Ты так красива…

Я ловлю руку, ласкающую мои волосы, как заигравшуюся кошку. Она замирает, очутившись в моей ладони. Еле заметно дрожат пальцы. Ах, вот как! Значит, и вы уязвимы, синьор. Поднимаюсь, невольно заставляя окончится то, что происходило сейчас. Выскальзываю на безопасное расстояние и уже в следующий момент вижу его обычную улыбку.

Проходя по длинному коридору гостиницы, думаю о том, что он сейчас видит мои ноги в черном капроне, и наверняка потому держится за мной. Но здесь, в Риме, я почему-то уверена в своей фигуре, своих волосах, своем лице. Здесь я вижу себя красивой. Только здесь.

Я впервые вижу его за рулем. Его манера вождения своеобразна, иначе не назовешь. Слишком резкий, слишком быстрый, слишком рискованный на всех поворотах и светофорах. При этом уверенно держит руль одной рукой. Вторая занята своими делами: зажигает сигарету, подбирает вываливающиеся на поворотах предметы и укладывает их обратно под приборной доской, держит телефон, наконец, я не выдерживаю и спрашиваю:

– А знаки на дороге тебе о чем-нибудь говорят?

Он смеется, и мы хором цитируем один фильм:

– Они здесь для красоты!

Я так и думала. Вообще Давид не показал мне ничего нового в себе. Мне кажется, что я его знала тысячу лет, все его жесты, все его привычки. Интересно, а что он думает по поводу меня? Но этого не разгадать, даже если вот так разглядывать его лицо, не таясь, откровенно часами.