Получилось глупо – нельзя было забывать о главном противнике. Теперь ничего не поправить. Истребитель не слушается рулей. Надо прыгать. Я пытаюсь открыть фонарь. И не могу. Взрыв сзади что-то повредил. Мне суждено погибнуть…
Высота все меньше. Теперь уже не до съемок. Пора покинуть самолет. Я со всей силы дергаю ручку, сдвигающую подвижную часть фонаря. Не получается. Взрыв на самом деле что-то повредил. Мы с Майклом не подумали о таком варианте. Я дергаю за ручку вновь и вновь. Никакого результата. Бью по остеклению кулаком. Бесполезно. Современное бронестекло.
Мой «Спитфайер» несется к земле. Я понимаю, что погибну по-настоящему. За какие-то доли секунды успеваю подумать о дочери, о Лиз, которая надеется увидеть меня вечером, о Дональде, мудро настоявшем на мирных съемках до воздушных боев, о том, что теперь я надолго останусь лучшим сенсохантером. И вдруг осознаю: я же порчу уникальную сенсозапись. Я начинаю думать о Памеле, о моих боевых товарищах, не без моей помощи достигших Дортмунда, об Англии, за которую я храбро сражался и за которую сейчас погибну.
Земля стремительно надвигается. Миг. Все исчезает…
Глава 3. Радость ощущизма
Рассказ сенсомана
У каждого своя функция. Один открывает законы природы, изобретает, другой выпускает продукцию, используя свежие открытия и достижения конструкторской мысли, третий объясняет, почему надо покупать эту продукцию. А четвертый… Четвертый организует ее поклонников, создает сообщество сторонников, фан-клуб. И кто скажет, чья функция важнее? Да, без ученых, изобретателей ничего бы не было, но смогли бы они творить, если бы государство или частные компании не давали на это деньги? А чтобы они давали деньги, население должно покупать товары и услуги. А для этого необходимы рекламные агенты. Пока нет рекламы, товара фактически не существует, каким бы восхитительным он ни был. Но для полного триумфа нужны еще и поклонники этих товаров. Горячие фаны, движимые любовью и обожанием. А они появляются благодаря инициативным людям, основателям фан-движений и фан-клубов, которые сплачивают убежденных поклонников и указывают путь тем, кто может стать фаном, но еще не является им.
Хорошо сказано? Еще бы. Я собаку съел на выступлениях. Произносить речи – мое хобби. Особенно если это речи в защиту ощущизма.
Я не сразу понял, что ощущизм – то, чему я должен посвятить себя. Но, как только пришло озарение, я сделал все, чтобы реализовать открывшиеся возможности. И не прогадал. Не упустил свой шанс.
Мой город – Рига. Я тут родился, вырос. Я тут живу. Мне давно знакомо переплетение рижских улиц, я помню последовательность домов, стоящих на них, лицо каждого дома. Я чувствую особый дух, витающий здесь, на этих улицах, особенно в той части, которая зовется Vecriga – самой старой части города. По-русски звучит: Вецрига. Там легко ощутить прошлое, иную жизнь, что была за сотни лет до нас, иное время. А для меня всё это важно.
Я считаю Латвию моей родиной. Хотя хватает тех, для кого я – оккупант, сын оккупанта. И вроде как не имею права считаться здесь своим. Мой отец был военным. Думал ли он, получая двадцать пять лет назад молодым лейтенантом назначение в Ригу, что в начале девяностых станет в Латвии оккупантом? Конечно же, нет. А если б и узнал каким-то чудесным образом, не смог бы отказаться: военные – люди подневольные.
Когда разрушился Советский Союз, отец был поставлен перед нелегким выбором: продолжить службу и уехать в Россию, с неясными перспективами собственного будущего, без гарантий получения жилья, или выйти в отставку и остаться там, где у него была квартира, где вырос его сын. Отец выбрал второе. Так наша семья окончательно связала свою судьбу с Латвией.