– Здравствуйте! – приветливо крикнул Никита. – Это я, Никита. Бабушка все еще болеет.

– Никитка, ничего себе ты вырос! – удивленно выдал Сапожников достаточно предсказуемую фразу.

– Вы заходите, заходите. Я сейчас чаю сделаю.

Приготовление чая затянулось. Сперва Никита долго разбирался с щитком, потом примерно столько же отмывал посуду и уже на грани отчаяния пытался найти чайные пакетики. Все это время Иван Михайлович умиротворенно сидел на табуретке в углу террасы и рассказывал свои истории из жизни, благо рассказать было о чем. Сапожников много где побывал и много что видел. Бабушка говорила, что он был шпионом. Сам Березов охотно верил в это. Он вообще весьма охотно во что бы то ни было верил. Наконец, они выпили чаю, и Иван Михайлович, с неочевидно грустным выражением лица, ушел к себе, предварительно пообещав заходить.

Березов поднялся наверх, распаковал холсты, этюдник и краски и расставил это все по комнате. И как только все оказалось на своих местах, он почувствовал навалившуюся на него дремоту.

«Всего восемь вечера, что это со мной? – почему-то совсем не удивился он. – Наверное, кислородное отравление».

Он перекусил лапшой быстрого приготовления, выпил еще чаю и пошел спать. Сперва он думал лечь в комнате бабушки, но в результате лег в своей старой комнате. Ощущения были довольно странные. Не так давно он лежал здесь же, набегавшись за день по лесу и накупавшись в речке, и вслушивался в гудки поездов, идущих на Ригу. Стоило ему подумать об этом, как из-за леса донеслись гудки, и он тут же уснул.

На следующее утро, начавшееся для него около полудня, Никита понял, что завтракать чаем и печеньем ему не нравится, и лучше бы сейчас на столе стояли кофе и яичница. Ингредиентов ни для того, ни для другого не было. По плиткам дорожки с недовольным видом скакала трясогузка. Березов оделся и пошел в местный магазин.

Магазин находился на соседней улице. В его, Никитином, детстве все называли магазин лесным, и название настолько прижилось, что теперь гордо красовалось на вывеске. Сколько он себя помнил, за кассой всегда стояла одна и та же полная армянская нестареющая женщина.

– Никогда бы не подумал, – признался ей Никита, уже перед оплатой продуктов, – что буду в этом магазине расплачиваться картой.

– А как же! – улыбнулась она ему, хищно сверкнув золотым зубом. – И у нас прогресс.

Не успел он позавтракать, как к нему постучался Иван Михайлович.

– Никита, ты прости меня, что я тебя беспокою, – тут Никита, разумеется, вставил, что о чем вообще идет речь и что конечно не беспокоит, – но у меня спину прихватило, а дрова как раз закончились. Ты не поможешь?

– Как не помочь, когда вы же меня колоть дрова и учили, – улыбнулся он. Мысль о том, что написание картин придется отложить укололась об его совесть, но неискренне, больше для галочки.

Участок Ивана Михайловича оставался таким же аккуратным и ухоженным, каким его запомнил Березов. Те же парники, собранные из оконных рам, те же ровные, высаженные в ряд яблони, тот же зеленый небольшой дом с деревянным попугаем над входом. Единственным прибавлением на участке стали две девушки, светленькая и темненькая, сидевшие на деревянной скамейке возле клубничной грядки. «Довольно приятное, – подумал Березов, – прибавление».

– Моя внучка Оля и ее подружка Катя, – представил их Иван Михайлович, – студентки педагогического. Девочки, это Никита, я вам о нем говорил.

Девушки улыбнулись ему, потом переглянулись и умчались на открытую террасу. Никита, поглощенный колкой дров, краем глаза видел, как те чистят картошку, рубят мясо и нарезают овощи. Когда с дровами были покончено, и он собрался идти к себе, дорогу ему преградил большой черный пудель. Никита попытался его обойти – пес зарычал.