В фашистской Италии. Русские люди без Родины Филипп Вейцман

© Ф. М. Вейцман, наследники, 2025

© М. Г. Талалай, научная редакция, 2025

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2025

Моей жене Сарре, моему другу и сотруднице, без которой этот мой труд никогда бы не увидел света, и памяти моих родителей я посвящаю эту книгу.

Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены

Данте, «Ад», Песнь XXVI

(пер. М. Л. Лозинского)

Мы познакомились у Тирренского моря, в Ливорно. Он являл собой тип того джентельмена, которого итальянцы определяют как «un signore d'altri tempi» («господин прошлых времен»): джентельмена не только во внешнем виде, но в первую очередь, – в манерах, мягких и утонченных. Возможно, скажу банальность, но мне Филипп Моисевич Вейцман свой мягкостью и меланхолией напоминал собственного земляка, тоже уроженца Таганрога, врача и писателя Чехова (кстати, Вейцман тоже имеет две ипостаси, инженера и поэта). С Чеховым его сближает и особая, деликатная ирония.

Итальянский язык Вейцмана был совершенным. Возможно, в нем некогда присутствовал генуэзский акцент, теперь совершенно исчезнувший и сменившийся на легкую офранцуженность, но не в акценте, а в манере произношения.

Ливорно для нас обоих стал «приемным городом». Место хаотичное, современное, с первого взгляда – вне всякой гармонии, однако в действительности, оно скрывает старинные и спокойные уголки: например, греческий и голландский храмы, синагогу, православное кладбище. Да и здешние католические церкви порою являют связи с дальними «библейскими» краями: тут можно каменную доску с надписью на армянском или византийскую икону… Вскоре и дом Филиппа Моисевича стал для меня таким уголком покоя и культуры среди сумбурного портового города.

Через сборник его поэзии я как будто познакомилась с ним вновь (книга пришла ко мне в Швецию вместе с милой открыткой с видом ливорнийской террасы Масканья, напоминающей неоклассические крымские строения). Этот сборник стал поэтическим выражением жизненного маршрута автора, который пролег вдоль морских берегов – Азовского, Лигурийского, Средиземноморского и даже вдоль берега Атлантического океана. Маршрут этот напоминает и странствия Одиссея, плававшего по эйкумене в поисках утраченной Родины.

Где же она, эта Родина ливорнийского сеньора? В итальянском удостворении личности у него стоит «nato a Taganrog (ex-Unione Sovietica europea)» («родился в Таганроге, бывшем европейском Советском Союзе») – перл местной бюрократии, неспособной познать географию и историю. В действительности, Филипп Моисевич родился в бывшей Российской империи, в 1911 г., став юным свидетелем драматического появления на карте мира Советского Союза. В 1927 г. Филя, как его называли домашние, вместе с родителями выехал из Москвы в Геную – его отец был командирован туда в советское торговое представительство. Никто из этих трех людей не предполагал, что на Родину они уже не никогда вернутся. (Любопытно, что они проделали обратный путь тех генуэзцев, что осваивали в позднем Средневековье берега Черного и Азовского морей.)

В Генуе произошла первая драма: отцу приказали вернуться в СССР, но почувствовав, что там его ждет расправа, он стал «невозвращенцем». Так в 1932 г. в 20–летнем возрасте стал «невозвращенцем» и Филя.

В Лигурии Филя получил диплом инженера, подданство королевства Италии, итальянскую культуру. Однако свою поэтическую натуру он выражает исключительно на русском: «Вид горы высокой, / Плеск волны морской, / Свод небес далекий, / Темно-голубой. // Чудеса природы в чуждой мне стране: / Зелень, горы, воды… / Надоели мне» («На чужбине», Генуя, 1929).

Итак, Италия изначально и волнует, и тяготит поэта: пребывание в этой стране – вынужденное, отсюда и раздвоение чувств.

Ф. М. Вейцман отмечает свое 95–летие. Ливорно, 2006 г. Фото М. Г. Талалая

Впрочем, некоторое время жизнь Фили как будто идет в спокойном русле. Но спокойствие обманчиво: в 1938 г. Муссолини издает т. н. расовые законы, отправившие итальянских евреев на обочину жизни государства и подготовившие позднейшую расправу над ними со стороны нацистов.

Семье Вейцманов, как иностранным евреям, повелели покинуть страну. Это оказалось крайне затруднительным: их, ставшими «аполидами», лицами без гражданства, не желали нигде. Одни страны отказывали во въездных визах, объявляя их «белоэмигрантами», другие, напротив, причисляли их к «советским коммунистам». Нашелся неожиданный выход: беженцев приютил Танжер, эфемерное государственное образование под протекторатом нескольких европейских держав. Как и Одиссей, поэт переплыл за Геркулесовы столбы… Позднее свои перипетии, как и перипетии русской колонии в Генуе в 1920–1930–х гг., Вейцман блестяще опишет в мемуарах «Без Отечества» (заметим, что мемуарист остроумно использовал возможности русского языка, разъяснив читателям, что для него Россия – это Родина, где он родился, в то время как Отечество это Израиль, «земля отцов и праотцов»)

В Танжере Филипп Моисеевич переждал Вторую мировую войну, получил работу (преподавателем математики в лицее) и встретил будущую жену. Однако его поэтическая муза там надолго замолчала…

Она заговорила вновь после переезда из Северной Африки в Европу, сначала во Францию, а затем – в Италию. Выбор Ливорно был не случаен: здесь – одна из самых значительных на Апеннинах иудейских общин, вторая по численности после римской. Однако Ливорно известен и своей историческим гостеприимством по отношению к чужеземцам, ищущим «порто-франко». Да и гуманистическая культура Вейцмана «надконфессиональна»: он любил, например, посещать пасхальные службы во флорентийской русской церкви, которой завещает в итоге всю свою богатую русскоязычную библиотеку (библиотеку итальянскую он завещает ливорнийской синагоге).

Его скитания на пути к Итаке замыкаются, но в отличии от Одиссея, он осознает, что поиск Родины, или Отечества – это поиск не географический, а экзистенциальный: «Плыви, корабль мой, в туман / Мечтаний, снившихся поэту, / Плыви по сказочным волнам / К тем островам, „Которых нету“» («Острова, „Которых нету“», 2000). В отличие от яростного темперамента Одиссея, само имя которого означает «гневливый», поэт обладает классически ясным видением мира, свободным от злопамятности по отношению к репрессивному веку: «И лишь порой: как стон разлуки / Как сонный бред, как дальний зов, / Мне чудятся родные звуки / Давно умолкших голосов» («Одиночество», 2000). И это – не песни сладкоголосых сирен, а речь обитателей «интимной» Итаки, т. е. его родных и близких. В самом деле, множество стихотворений и в прямую обращено к его родителям, к жене.

Титульный лист сборника стихов «Голубые дали» (Минск: Белорусский сбор, 2002) с дарственной надписью: «Многоуважаемому Михаилу Григорьевичу, с сердечными пожеланиями успеха в его академической карьере, от автора этих стихов. Филипп Моисеевич Вейцман, Ливорно, 7 декабря 2002 г.» (книга была вручена М. Г. Талалаю, когда ее автор праздновал свое 91–летие).

Поэзия Веймана существует исключительно на русском. Но это – не барьер на пути к освоению итальянской культуры, напротив – своеобразный к ней ключ, о чем ярко свидетельствуют стихи «Вальми» (вольный перевод Дж. Кардуччи) и «Юность наша так прекрасна!» (вольный перевод Лоренцо Медичи). Особенно, на наш взгляд удалось переложение стихотворения Лоренцо Великолепного, где тонко выражена глубокая меланхолия оригинала, которую часто не ощущают и сами итальянцы.

Поэзия Веймана глубоко погружена в русскую традицию: в сборнике мы найдем такие стихотворения, как «Гумилев», «Ответ Державину», «Евгению Евтушенко». Однако лейтмотив его стихов – все-таки море: «Говорят: „Кто не бывал / Среди пустыни моря, / Кто ему не доверял, / Тот не ведал горя“. // Но и тот, кто век прожил / С злою судьбою в спорах, / Всё простил и позабыл / На его просторах» («Голубые дали», 2000).

И сейчас, когда я покинула родное Лигурийское море ради моря Балтийского, именно эти «голубые дали» вновь соединяют с моим прежним «земляком».

С автором этой книги я познакомился в Ливорно в середине 1990–х годов.

Туристы в этот город приезжают крайне редко, разве для того, чтобы побыстрее отплыть на волшебный остров Эльбу – настолько красивый, что диву даешь, отчего Наполеон оттуда сбежал. Ливорно же – это, прежде всего, промышленный порт, со скучноватой застройкой. Весь городской центр был перестроен в эпоху фашизма, но элегантности это ему не придало. При муссолиниевой перестройке, кстати, тут сломали старый православный (греческий) храм – он якобы мешал новому строительству – точь-в-точь поступали в тоже время в Советском Союзе.

В Ливорно, тем не менее, я стал бывать достаточно часто, благо жил неподалеку, во Флоренции, и бывал тут с особой миссией – повидать патриарха русского зарубежья, Филиппа Моисеевича Вейцмана.

О нем мне поведала мой друг Анна Мария Канепа-Мордаччи, которая тогда жила в Ливорно, а теперь живет в Швеции. Выпускница славянской кафедры Пизанского университета, тянувшись ко всему русскому, она рассказала мне о старом русском сеньоре, дом которого с удовольствием посещает. Вскоре и я стал верным визитером Филиппа Моисеевича.