Гертруда вновь потупила взгляд. Ее бледно белая кожа даже в полумраке амбара приобрела багряный оттенок.

– Стало быть, ты уже повзрослел? – поинтересовался Анхель спокойным голосом.

Гастон выпрямил спину и взглянул на собеседника все тем же безразличным взглядом, что и прежде, только на этот раз исполненным гордости.

– Не скажу, что я уже взрослый, но мне уже хватает ума, чтобы отличать взрослых от не взрослых.

Анхель улыбнулся. Его морщинистое лицо покрылось еще более глубокими морщинами.

– Да, я помню, как в свои семнадцать лет тоже считал себя взрослым, – сказал он, поворачиваясь обратно к верстаку.

– Мастер, нам остался один год в школе, – продолжил спокойным монотонным голосом Гастон, – после этого мы, скорее всего, разъедемся в разные города…

– Что ты хочешь этим сказать, Гастон?

– Хочу сказать, что уже через год я не смогу всегда быть рядом, когда будет нужна помощь. Детство закончится. Всего триста шестьдесят пять дней.

– Прекрати, – больше попросила, нежели настояла Гертруда, – ты обижаешь меня.

– Прости, Гертруда, но это правда. На правду не надо обижаться. Ты застряла в подростковом возрасте. Для тебя нагнать месяц отставания по учебной программе – подвиг. Или может ты предпочитаешь не думать о том, что произойдет через эти триста шестьдесят дней?

– Все останется по-прежнему, – с трудом сдерживая слезы в своих больших глазах, проговорила Гертруда.

– Ну вот. Еще и обманываешь себя.

– А может это ты обманываешь себя, Гастон, – бросил от верстака Анхель.

– Я всегда предельно честен. Как с самим собой, так и с окружающими.

– Да, тут ты прав. Ты действительно честен. Но, может быть, это происходит без твоего ведома. Ну, например, ты убежден, что твоя помощь необходима Герте, и что она без нее не проживет. Что если это не так? Что если это просто твое мнение? Ошибочное мнение. Что если она не так беспомощна, как ты считаешь? А, может быть, ей просто нужно немного свободы, а? Чуточку меньше заботы. Или, может быть, обманом является то, что ты уедешь и не сможешь защищать нуждающегося в твоей защите важного, очень важного человека.

Гастон терпеливо слушал слова мастера, глядя ему прямо в глаза своим безразличным, ничего не значащим и не означающим взором. Он как будто отсутствовал тут в этот момент, или же прекрасно знал, что именно скажет Анхель в следующую секунду.

– Прошу меня простить, мастер, но вы это серьезно? – сказал он, – по-моему, вы тоже обманываете себя. Или вы забыли, кто и как относится к этой девочке со всеми ее странностями.

– Нет, Гатсон, я не забыл. Эта девочка, если ты забыл, могущественнее девяносто девяти целых и девяносто девяти сотых процентов людей на этой планете. Она совсем не так беспомощна, какой ты ее считаешь.

– Все верно, мастер, вот только волнуют меня не все эти люди, а та самая сотая доля процента. Именно в нее входит он.

Вверху под самой крышей что-то зашуршало, затем послышался звук открывшегося окна, на долю секунды тень окутала амбар, и через несколько мгновений с высокого стога у стены неторопливо спрыгнул еще один молодой человек. Он был не такой высокий, как Гастон, не такой статный и спокойный. Скорее наоборот, его небольшие темные глаза бегло перемещались по помещению, на мгновение задерживаясь на каждом из присутствующих, он двигался резко и порывисто, и даже его массивная грудь вздымалась от дыхания гораздо чаще, чем это было необходимо. В тени его силуэт вполне мог сойти за очертания какого-то дикого зверя, вроде крупной гориллы, кое-как стоявшей прямо на ногах. Молчание повисло в воздухе на долгие и тяжелые секунды. Взгляд вновь появившегося юноши остановил свое судорожное путешествие на Гертруде, казалось, полностью слившейся со старым креслом, в спинку которого она с силой вжалась. Казалось, что весь огромный мир сжался вокруг девушки.