На корме, снаружи каюты, трубит трубач. «Слава Господу нашему и святому Георгию! Сегодня нас ждет победа!» – выкрикивает генерал. Одиночный выстрел из кулеврины вызывает в ответ шквал огня, треск ружей и раскаты пушек с берега и победный рев англичан.

Теперь, когда стрельба разгорается не на шутку, на меня будто разом обрушиваются все звуки того памятного дня. Тогда тоже грохотало, будто настал конец света. Треск ломающихся стволов нашей живой зеленой ограды. Вопли прорвавшихся врагов. Свист горящих стрел, сыплющихся с неба на каждую хижину, крыши и заборы. Звук был таким мощным, что заполонил собой все.

«Мы в безопасности, – говорили старейшины. – Мы уже пережили одну осаду». На этот раз осада длилась несколько месяцев, но запасов риса в кладовых и воды в колодцах должно было хватить еще надолго. Нас защищало непроходимое болото и непробиваемая живая стена из деревьев и лиан, которые народ сплетал воедино на протяжении десятилетий.

«Невозможно преодолеть ее, – утверждали старейшины. – Это могут только дьяволы».

Но им было невдомек, что племя, с которым мы враждовали, именно с дьяволами и заключило сделку. Встретив дьявольскую армию, прибывшую с моря на плавучих деревянных крепостях, враги привели сияющих металлом дьяволов туда, где за баррикадой скрывались мы…

Я забиваюсь в щель между кроватью и морским сундуком, пригибая голову к коленям, чтобы не чувствовать запах, который преследует меня сейчас, как тогда: едкий запах пороха. И не могу сказать, наяву ли я слышу накатывающий следом за жженым порохом смрад горящего дерева, соломы и человеческой плоти – или это призрачный запах воспоминаний.

Сколько времени прошло, я не знаю.

Выглянув в окно, я вижу, что шлюпки нет. От разбитого борта корабля, стоящего в гавани, клубами поднимается дым. С берега доносятся слабые крики и лязг металла, треск выстрелов и звон церковного колокола.

Внезапно шум на берегу стихает. Вместо него слышится пение. Что происходит? Приоткрыв дверь, я выглядываю. Палуба пуста, за исключением часового, стоящего спиной к берегу.

Я выхожу наружу. Ветерок обдувает прохладой разгоряченные щеки. Песок, рассыпанный по палубе для защиты от огня, царапает пятки.

Часовой смотрит вверх. Это джентльмен в коричневой бархатной шапочке. Он окидывает меня презрительным взглядом, и я замираю.

Мне нужно на мостик. Только генерал и его приближенные имеют право туда подниматься. Я бросаюсь к ступенькам. Отсюда звуки слышны яснее. Колокол замолчал. Голоса, доносимые ветром, полны торжества и веселья. Больше не слышно ни ружейных, ни пушечных выстрелов. Часовой ходит внизу.

На верхушках деревьев, окружающих город, кричат попугаи и обезьяны. Слабое пение доносится из низины, где между холмами и морем расположились дома. В городе всего одно высокое здание – церковь. Рядом приземистое здание суда. Невысокие каменные дома окружают городскую площадь – плазу, – склады с плоскими крышами выстроились вдоль дороги в лес. Соломенные крыши горят. Выбитые двери косо свисают с петель.

По площади англичане катят бочки к берегу. К северной стороне церкви стягивается толпа – оттуда, где я стою, это хорошо видно. Пушкаря Флада легко узнать издалека по необычной шапке – он утверждает, что она из верблюжьей шерсти; правда ли это, я не знаю, но пахнет она зверинцем. Он окунает в бочку кубок – мадре де диос, это же потир[14]! – и пьет из него.

Какие-то тени мелькают в лесу над городом, я насчитываю с десяток жителей, которые смотрят с высоты на свои горящие дома. На площади Диего выводит пленников из здания суда, спускаясь впереди них по ступенькам, вооруженные англичане подталкивают их в спины остриями шпаг.