В тот же день император держал речь перед дворянами. Он также просил их оказать стране поддержку. Когда он закончил речь, зал встретил ее молчанием. Но вот из первого ряда поднялись два человека и стали горячо убеждать остальных откликнуться на просьбу царя и добровольно увеличить названную им сумму взноса. Эту сцену описал генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин, и он же сообщил имена агитаторов. Один из них, писал Ростопчин, был человеком глупым, и этим поступком надеялся добиться монарших милостей, а второй был умным, но не имел никаких имуществ в Москве и в Московской губернии, поэтому лично ему никакие выплаты не грозили.

В своих записках князь С.Г. Волконский, будущий декабрист, описал вопль «господ помещиков, которые, как тогда, так и теперь, и всегда будут это делать, кричат об их патриотизме, но из того, что может поступить в их кошелек, не дадут ни алтына». Он рассказал о своей встрече с императором Александром I в октябре 1812 года, когда был у него на приеме по делам службы. Александр предложил Волконскому три вопроса, и он привел как вопросы царя по трем пунктам, так и свои на них ответы: «Тут он (царь) сделал мне следующие вопросы: 1) Каков дух армии? Я ему отвечал: «Государь! От главнокомандующего до всякого солдата все готовы положить свою жизнь к защите Отечества и Вашего Императорского величества». 2) А дух народный? На это я ему отвечал: «Государь! Вы должны гордиться им: каждый крестьянин – герой, преданный Отечеству и Вам». 3) А дворянство? «Государь, – сказал я ему – стыжусь, что принадлежу к нему. Было много слов, а на деле ничего». Война показала, что дворянство, это порождение и большая надежда Петра, класс, который по их собственным словам обладал «монополией на благородство», оказался наименее патриотичной и наиболее эгоистичной частью русского общества.

Когда французские маршалы и генералы осознали, что вторжение в Россию оборачивается катастрофой, они посоветовали Наполеону опубликовать декрет об освобождении русских крестьян от крепостной зависимости. Тогда у всех еще была свежа память о восстании Пугачева, и было ясно, что крепостное право превратило Россию в пороховую бочку. Из многих источников было известно, как русские помещики опасались опубликования такого декрета. Они считали дело проигранным, если бы французский император пошел на этот шаг. Еще до войны Ростопчин направил царю Александру письмо, в котором предупреждал об опасности борьбы с революционной Францией. «Все обратится в ничто, – писал московский губернатор, – когда весть о вольности поднимет народ на дворян, а приобретение вольности путем истребления дворянства – единая цель всех бунтов и возмущений черни». Люди недворянского происхождения, писал Ростопчин, «уже подготовлены к этому благодаря несчастному просвещению», следствием которого «суть гибель законов и царей». Он предупреждал Александра, что «сословие слуг уже ждет Бонапарта, чтобы стать вольными, очаровательное слово вольность кружит им голову».

Причина, по которой русские крестьяне так ожесточенно сопротивлялись интервентам, понятна. В страну пришли с оружием чужие люди, и их нужно было как можно скорее из нее выгнать. Когда смерть была рядом, и выбор был за самим человеком, будет сопротивляться или нет, крестьянин не ощущал себя крепостным. После войны Ростопчин сказал об этом вполне откровенно. «В эту минуту, – писал он, – русский человека выражал свои чувства свободно; он забывал, что он раб, и возмущался при мысли, что ему угрожает иноземное иго». Но если бы Наполеон опубликовал декрет о свободе в начале своего похода, когда еще не было озлобления, вызванного разрушениями и многочисленными жертвами, и если бы ввел его в действие во всех занятых им губерниях, то когда это известие дошло до русской армии, сплошь крепостной, оно неизбежно подорвало бы в ней дисциплину. Декрет всколыхнул бы миллионы крестьян и мог поднять их на восстание, подобное пугачевскому. Известно как русские помещики ополчились на главнокомандующего Барклая-де-Толли, когда он в начале войны отступал вглубь России, спасая армию от уничтожения противником, в три раза численно его превосходившим. Помещики проклинали Барклая именно за то, что он позволил неприятелю войти туда, где находились их крепостные крестьяне. Наполеон долго обдумывал предложение маршалов, задумчиво шагая по залам московского Петровского дворца под настороженными взглядами генералов, знавших, о чем он размышляет. Будь Бонапарт генералом республиканской армии, каким он был в начале своей карьеры, он не сомневался бы ни минуты. Но Наполеон давно уже не был республиканским генералом, а был французским императором, вошедшим в тесный круг европейских царствующих фамилий. Император Александр, с которым он надеялся все-таки договориться, был ему намного ближе, чем русские крестьяне. Наполеон отказался подписать декрет и этим перевести борьбу с национальной почвы на социальную. А оставшись на почве национального противостояния, он потерпел в России катастрофу.