А если вернуться в свое раннее детство, то я помню дядю Володю, как я помню себя, лет с трех. Он жил тогда в нашей квартире на втором этаже дома Шервинских в Померанцевом переулке и занимал крохотную узкую комнату, предназначавшуюся для прислуги. Позже в ней до самой своей смерти жила моя няня Любовь Федоровна и душевнобольная тетушка Ольга Венедиктовна Барцева. Утром меня выносили на руках в ванную комнату – наверное, с пола дуло, а печи затапливались позже – и сажали на маленький стульчик за комодом. С этого места я наблюдала, как бреется дядя Володя. Его лицо, освещенное с двух сторон двумя металлическими бра, было густо покрыто белой пеной, отчего глаза и волосы становились еще темнее, он надувал то одну, то другую щеку, подпирая ее языком, чтобы ее легче было выбрить. Это меня очень занимало. Он всегда находил со мной тему для развернутой беседы, вел ее неторопливо и совершенно серьезно. О чем мы могли тогда беседовать, ума не приложу. И он развлекал меня, как всегда, какой-нибудь чепухой:

А днем после прогулки в сильно морозные дни меня несли сразу на дяди Володину железную кровать, так как угол комнаты, где она стояла, был целиком занят зеркалом самой большой в доме голландской печи, от которой шло ровное тепло, и ноги, оттаивая, начинали больно ныть. Дядя Володя доставал тогда с верхних книжных полок маленького черного слона и клал его передомной на серое солдатское одеяло.

Я считала дядю Володю дальним родственником, и его пребывание в нашем доме мне казалось совершенно естественным. Только значительно позже я узнала, что ему покровительствовал мой дед, пользовавшийся в ту пору большим авторитетом. Василий Дмитриевич лично ходил по инстанциям, хлопотал за Владимира Николаевича, как бы поручился за него и поселил его в своем доме после того, как Долгоруковы лишились своего особняка.

Шервинские часто давали кров разным достойным людям с тяжелыми судьбами: репрессированным, вернувшимся из изгнанья, из-за границы. На даче в Старках подолгу живала А. А. Ахматова, помню, как из Шанхая вернулся с семьей С. С. Аксаков и провел несколько дней в московском доме. А М. Л. Лозинский, возвращаясь из эвакуации, тяжело заболел воспалением легких и задержался у нас в доме со своей супругой Татьяной Борисовной на 11 месяцев до полного выздоровления. Гимназический товарищ Сергея Васильевича Алексей Павлович Братановский, тоже репрессированный и, вернувшись, нашедший себе кров где-то в пригороде, постоянно приходил к нам отобедать и показать нам фокусы. Он носил с собой маленькие кастрюльки и аккуратно привязывал крышки веревкой после того, как мама снабжала его обедом на следующий день. В это же время в доме снимал квартиру К. А. Липскеров, он жил постоянно. Сергей Васильевич так вспоминает этот период жизни дома в своих заметках: «В это время среди жильцов нашего дома было несколько представителей литературного мира, связанных между собой давнишним дружеством. В большой комнате, раньше служившей зимним садом, обитал поэт Константин Липскеров, собиратель картин и редкой мебели. В его комнате висел известный портрет поэта Кузмина работы Сапунова и целый ряд работ Сомова…Шкатулки резной персидской работы, величественный стол карельской березы, нефриты, разбросанные по столам альбомы “Мира искусства” – все создавало атмосферу восточной неги и беспечной запыленности, за которыми обнаруживалась громадная усидчивая работоспособность поэта, подарившая нашей литературе тысячи и тысячи строк поэзии Востока».