Горина передернуло. Снова где‐то глубоко в животе пробежал холодок, и сердце гулко ударило в грудь. Он дожевал бутерброд и устроился поудобнее, повернулся к солнцу и закрыл глаза. Где‐то рядом еле слышно шелестела чужая речь, под закрытыми веками тихо пульсировал оранжевый день.

Из Шарлеруа он уехал, как только ему сообщили, что есть прогресс с получением вида на жительства. Он не был глуп, чтобы прямиком рвануть в страну и торчать там у всех на виду. Неспешно, шаг за шагом, дистанционно он готовил электронные документы и так же неспешно переезжал из одного большого города в другой, не задерживаясь более чем на неделю. Он укрывался от невидимых преследователей в густо заселенных туристами отелях. «Мариотты», «Холидей-ин», апарт-отели… Он заказывал еду в номер, быстрой тенью проскальзывал через холл или шумные гостиничные бары, когда выходил на прогулку. Редкие свои променады на свежем воздухе совершал ранним утром. Полупустые улицы, немногочисленные прохожие. При малейшей опасности – мнимой или реальной – нырял в переход или в открывающееся к этому часу метро.

Так, неделя за неделей, месяц за месяцем кружа и запутывая след, он приблизился достаточно близко к стране, где надеялся найти легальное пристанище и откуда мог быстро добраться до клиники, где его уже ждали. И вот пару недель назад он панически бежал.

Бежал, казалось бы, из заурядного, безопасного города, где жил в средней и ничем не примечательной гостинице. У него были свои отработанные правила поведения в отелях. Например, в лифт он заходил последним, внимательно разглядывая тех, кто заполнял кабину. Если кто‐то из пассажиров вызывал у него подозрение, он отходил в сторону, ждал следующий или переходил к другому лифту. В тот раз, вернувшись с прогулки и заметив у стойки ресепшн ранних гостей, он замедлил шаг, подстраиваясь под общий неспешный ритм вестибюля. Натренированным взглядом окинул холл. Вдоль дальней стены bellboy катил пустую багажную тележку; немолодой консьерж, склонившись над конторкой, щелкал по клавиатуре; ранние гости, не выспавшиеся за время переезда, переминались с ноги на ногу в ожидании. Площадка перед лифтами была пуста. Горин не торопясь пересек холл и вошел в только что спустившуюся кабину. Над головой мелодично звякнуло, и стальные двери плавно поползли, сближаясь. В последний момент в сужающуюся щель скользнула фигура женщины с каштановыми вьющимися волосами и в темно-синем брючном костюме. Горин сразу решил, что она русская. Во-первых, она не проронила ни слова, европейцы обычно приветствуют даже незнакомых и даже в лифтах; во‐вторых, лицо её было безмятежно-равнодушным, а он привык, что все вокруг улыбаются; и, наконец, она была красива. Молодое, с плавно очерченным овалом лицо без следов макияжа и нежная, с легким пушком кожа на грациозной шее. Девушка поднесла руку к панели с кнопками этажей, и её рука замерла. Ни одна из кнопок не горела. Горин, опасаясь, что может раскрыть случайным пассажирам свое местонахождение, никогда не нажимал кнопку первым. Незнакомка растерянно оглянулась, посмотрела на Горина, виновато улыбнулась, словно допустила бестактность, и нажала на одиннадцатый. Они молча доехали до её этажа. Опустив глаза, девушка вышла. Горин дождался, пока закроются двери, и нажал кнопку своего двадцатого. Его сердце учащенно билось. Страх залил ему грудь. Он был уверен, что его нашли, что все его усилия пошли прахом. Апполион! После стольких недель скитаний он почти поверил в свою безопасность! Бежать, скорее бежать! Он быстро вошел в номер. Не зажигая свет, собрал сумку и спустился на первый этаж. Вновь прибывшие гости уже разошлись, и возле ресепшн никого не было. Он торопливо расплатился, отказался от такси и заспешил к выходу. Пересекая холл, боковым зрением Горин увидел, как из открывшихся дверей лифта выходят несколько мужчин, а вместе с ними и эта «русская». Она, Горин готов был поклясться, заметила его, остановилась и проводила взглядом. Горин не допускал мысли, будто это и есть Апполион, но в том, что она могла быть наводчицей, готовой его раскрыть и навести убийцу, он не сомневался.