«А что? – думал Владлен Сергеевич, возвращаясь к пересчету купюр. – Пора завязывать, хватит прыгать из одной постели в другую! Пора уж остепениться – обрасти домом, уютом, стабильностью, наконец! Если что не так, то, в конце концов, разводы никто ещё не отменял».

Выйдя из Хранилища, они попрощались в холле. Владлен Сергеевич передал Уварову кейс, они пожали друг другу руки, и гости вышли на залитое солнцем крыльцо.

– Без охраны? – кивнув на кейс, спросил Клим Андреевич.

– Меньше людей – меньше внимания. Да и «Майбах» бронирован. И вот что, Клим, – Павел Максимович ухмыльнулся, – Владлен – ты же понимаешь, я про девку‐то не забыл, – так вот, он на этой девке собирается жениться. Прикинь? Я сказал ему обождать, пока мы её проверяем. Так что дай парням задание, пусть покопают… Всё‐таки лето в городе не для меня!

Последняя фраза относилась к обволакивающей жаре, которая, несмотря на вечерний час, липла к лицу и словно у горячечного больного заливала щеки и лоб нездоровым румянцем, выступала испариной и превращала тело в вязкий парафин.

Клим Андреевич протер очки, потом вытер носовым платком лоб и, подумав, расстегнул ворот на рубашке.

– Моя помощь не нужна? В смысле нашего дела, – уточнил он, – если что, дай знать. Времени не так много.

Павел Максимович кивнул и осторожно спустился с крыльца. Поджидавший у машины водитель попытался было взять кейс из рук Уварова, но тот отмахнулся, положил деньги на заднее сиденье и сам примостился рядом. Когда черный Майбах тронулся и подъехал к молодому охраннику, Павел Максимович ворчливо заметил:

– Никита, мне болтуны не нужны.

Водитель, бросив взгляд на охранника, с которым перемолвился двумя словами при въезде, поспешно сказал:

– Больше не повторится, Павел Максимович!

Снегирёв, сидя за рулем «Теслы», проводил взглядом удаляющийся «Майбах».

Ну что ж, игра началась! Причём по-крупному. Так он ещё не играл. Будет ли выигрыш, стоит ли риск того, что он поставил на карту? Деньги – пустое! Да, пустое! С другой стороны, что такого он поставил на карту, чем он рискует, если уж так, по гамбургскому счету? Жизнью? Так года уже такие, что за правое дело и помереть весело. Правое? Какое такое правое дело? Ради внука, за его душу? Венька, который его и так в грош не ставит? Который смотрит на деда как на несуразного, милого, родного старичка, зомбированного «ящиком», в дополнениеи ко всему ещё и в сильном «неадеквате». Ради дочери с сыном? Они давно уже во «внутренней эмиграции». Ради них? Не знаю… Вот Паша знает, ради чего, но не говорит. Он вообще воин по натуре. Дай ему знамя, и ему этого будет достаточно! Нет, не знамя – хоругвь! Чтобы лик Спасителя или Сергия Радонежского! Чтоб сеча, удаль, смерть и… «упоение в бою и бездны мрачной на краю». И, главное дело, ему этого достаточно! За Родину, за веру, за землю русскую! Мне нет, мне бы чего попроще, поприземленнее! Эх, была бы Даша жива, она бы подсказала. Или просто уложила мою голову к себе на колени, гладила, перебирала волосы, молчала, а нужные слова и ясные ответы пришли бы сами, открылись бы среди ночи, среди тишины и покоя, под морозными звездами, среди снеговых шапок, чтобы треск в печи и чтоб искры от пламени отражались в заиндевевших окнах. Даша… Ты видишь, я один. Я чужой среди детей наших. Что делать, Даша?

Снегирёв отпустил педаль, машина бесшумно покатилась по разогретому асфальту. Длинные от закатного солнца тени легли на дорогу. Душный и безрадостный вечер накатывал на город.

«Все будет хорошо, все будет!» – убеждал себя Клим Андреевич, думая о начатом деле. Все продумано и просчитано, кроме этой нежданной девицы из медицинской клиники. Она не мелочь – очень близко подошла к нашему человеку. Да и мелочей тоже не должно быть. Пусть девица и ни при чём, пусть она деталь, незначительная мелочь, но в таком деле любая мелочь может всё испортить.