Иванкин слышал, как шумит кровь в его голове; как раскаленный воздух вырывается из легких с тяжелым хрипом. В остальном мир казался недвижимым. Песок и солома не спешили проникнуть в дом через открытую дверь, стихли деревья, а волчий вой и вовсе казался чем-то нереальным, из другой жизни.

– Что это за хрень? – прохрипел старик, не узнав собственный голос.

Когда прошел шок, накатила волна дрожи. Сильной, безудержной. Чтобы совладать с эмоциями, Иванкин стал выписывать круги по комнате, размышляя, что ему, собственно, с этим делать. Мысли сбивались. От каждого шороха он вздрагивал, целился в существо из ружья. Но тварь оставалась мертвой.

Поняв это, он вышел на кухню, выпил сто грамм настойки, и рассуждения его приобрели совсем иной характер. От твари надо как-то избавиться, не оставлять же ее на пороге.

Оттащить существо от дома он был не в состоянии, да и закопать не мог. После всего пережитого его бедный «мотор» не выдержит физической нагрузки.

Решение пришло само после второго стакана. Он скинет существо в погреб, пока не придумает что-то более толковое. На работе пообщается с Хромым, и вместе они решат, что делать дальше. Однако, когда Федор Петрович волоком тащил тело в дальнюю комнату (предусмотрительно надев резиновые перчатки, так как не желал прикасаться к существу голыми руками), в его голове созрел меркантильный план. Он понял, как окупить все свои несчастья с лихвой. А натолкнул его на мысль «Кыштымский уродец^>1», о котором в свое время судачили все, кому не лень.

Иванкин откинул дверцу погреба, с трудом спихнул тело вниз. С глухим ударом оно достигло земляного пола.

– Всё, – старик захлопнул люк, уселся на пол, тяжело дыша, – продам тебя ученым… или еще… кому-нибудь.

Немного передохнув, Федор отправился спать. Закрыл входную дверь на задвижку, рухнул в кровать и заснул в обнимку с ружьем. Ему снилась тварь, блеющая, словно внебрачный сын Сатаны, под его дверью. Скреблась, пытаясь прорваться внутрь. Но зачем? Что ей нужно от старика-затворника? И откуда она взялась? Из леса?

Каждый раз, отворяя дверь, Федор сталкивался с этой богомерзкой тварью; каждый раз стрелял в нее, но безрезультатно. Она продолжала блеять, точно смеялась над бедным стариком и его бесплодными действиями.

Но старик не сдавался, палил и палил, пока обзор не закрывало облако порохового дыма, и существо не скрывалось из виду. Затем он просыпался, крепче сжимал холодный ствол ружья и, чуть успокоившись, вновь погружался в кошмар.

Кошмар, которому не было конца.

На пятый или шестой раз своей схватки с неведомым монстром Иванкин так вошел в раж, что стрелял без остановки. Во сне у него были бесконечные патроны, что не могло не радовать. Страх сменился злостью, адреналин в крови зашкалил, палец твердо, не по-старчески, ходил взад-вперед, нажимая на спусковой крючок. От этого действа Иванкин возбуждался, впервые за долгие годы.

Даже проснувшись, Федор слышал отголоски выстрелов и блеянье, которые быстро стихали, оставаясь лишь плодом воображения переутомленного сознания.

Сначала выстрелы, а затем…

Так, стоп!

Федор приподнялся в кровати, потряс головой. Ничего не изменилось. До его ушей доносилось приглушенное блеянье, то самое, которое должно было прекратиться в момент, когда существо сдохло на его пороге или, хотя бы, когда он проснулся, если это происходило во сне. Но вопреки здравому смыслу тварь продолжала голосить в реальности, после своей смерти!

Иванкин сел, прислушиваясь. Взял осанку, направил дуло ружья в потолок. И так просидел практически до полудня, не смея пошевелиться. Ни о какой работе в этот день он не помышлял. Все его мысли замыкались на одном простом факте – существо живо, и оно находится у него в погребе. Дабы обезопасить себя, Федор передвинул старый родительский комод на крышку люка, выпил настойки и, стоя на крыльце, взглядом проводил солнце за горизонт.