– Добрый вечер, Аля. Извини, что беспокою так поздно.

– Добрый вечер, Айвенго Николаевич. Не извиняйтесь. Я рада вашему звонку.

В грубом голосе Алевтины звучит несвойственное ему воркование, впрочем, больше похожее на клокотание раскалённой лавы в жерле вулкана.

– Я в замешательстве, Аля. Мне крайне неудобно просить тебя ещё раз, но не могла бы ты завтра меня снова заменить. Я пока не могу выйти на работу. Как не вовремя эта чёртова простуда! Выручишь?

Алевтине приятно выручать Айвенго. «Он же такой слабенький!»

– Конечно, заменю. Ни о чём не волнуйтесь. Выздоравливайте.

– Спасибо, Аля. Пойду болеть дальше.

– Пока-пока.

Алевтина возвращается в постель, вытягивается на простыне, как на влажном саване. Она хочет мечтательно улыбнуться, но тоненький детский плач из коридора стирает с её лица самое начало улыбки.

У Родионова гостит набивший оскомину Усатый Прапор. Кирпичонок крепко спит, отвернувшись к стене.

– А я не слышал, товарищ прапорщик, чтобы привидения помогали людям, – вполголоса говорит Родионов неопределённому густо-серому пятну, сформировавшемуся у него в ногах. – Обычно они занимаются мелкими пакостями: по ночам стучат в стену, скрипят половицами, стонут в подвале, разливают воду под ногами, посыпают пылью полки, выключают свет в туалете, когда ты там сидишь, портят продукты в холодильнике, пугают неожиданными воплями слабонервных…

– Это всё предрассудки невежественных людей, воин. Древние суеверия. Ну, или крайняя степень морального падения отдельных призраков. Закрепил в голове?

В этот момент Родионов слышит чей-то лёгкий топоток в коридоре, но не придаёт этому факту никакого значения. Впрочем, Усатый Прапор, на всякий случай, растворяется в темноте.

Дни сменяют друг друга. Среда.

Утром опять скандал. Ночью неизвестный злодей снова вытащил курицу из кастрюли Бахи и Кукукиной. На этот раз Галя уже не бегает по комнатам, а сидит на кухне и проливает горькие слёзы, утирая их Бошариком. Баха, как может, успокаивает соседку. Увидев растрёпанную голову Кирпичонка в дверях, Баха сердито говорит ему:

– Так дальше продолжаться не может. Чужие здесь не ходят, значит, кто-то из наших. Что-то с этим надо делать, Женька.

– Сделаем, – с готовностью кивает Кирпичонок.

– Да что тут сделаешь, – хнычет Кукукина. – Изверги, нелюди же вокруг!

– Успокойся, Галка, – говорит Баха. – Не все нелюди.

– Не плачь, Кукукина. Будет и на твоей кухне праздник. Я знаю, что делать, – понижает голос Кирпичонок.

– Что?

– Только никому ни слова.

Кирпичонок едва слышно рассказывает девчонкам о своём плане.

– Сечёте?

– Думаешь, сработает? – с сомнением говорит Баха.

– Сто процентов!

– Почему у вас мала́я плачет? – строго спрашивает Коневодова, заходя в кухню.

– Они опять курицу прощёлкали, – отвечает Кирпичонок, подмигивая Бахе и Кукукиной. Молчок, мол.

– Какое какашко! И что теперь?

– Ничего особенного. Девушки переходят на хурму. Второе правило веганства: если украли мясо – ешь овощи и фрукты.

Потом было право.

Доцент Фандобный в воинственной рубашке защитного цвета лишает молодёжь индивидуальности: «Встать! Сесть! Так точно! Никак нет! Белозёров, не стройте понапрасну рожи Тростянской!»

Лиза становится красной, как валентинка. Пацаны хихикают. Обморок по-идиотски улыбается.

Фандобный монотонно читает заплесневелый учебник. Всем ясно, что тянет лямку. Ребятам скучно и ничего не понятно, как в экспериментальном кино. От речитатива Фандобного веет безысходностью. Глаза гаснут…

Потом была история.

Занятие опять ведёт Алевтина. У неё сильно развит материнский инстинкт, поэтому она постоянно заменяет вечно хворающего Верёвкина. Со своей статью борца сумо Алевтине легче загарпунить кашалота, чем очаровать нормального парня, поэтому ей остаётся следовать путём интеллектуального развития и вести за собой по этому пути стадо бестолковых абитуриентов. Жизнь – хуже не придумаешь.