– Легко, – говорит Руфус. – Мне делать особо нечего. Церемония моих похорон уже позади, пусть она прошла и не совсем так, как планировалось. И сыграть их заново мне тоже вряд ли удастся.

Я не удивлен, что у того, кто так смело проживает свой Последний день, уже были прижизненные похороны. Уверен, ему есть с кем попрощаться, и этих людей больше двух.

– Что произошло? – спрашиваю я.

– Ерунда. – Руфус не хочет распространяться.

Мы смотрим налево, потом направо, готовимся перейти дорогу, и вдруг я замечаю на дороге мертвую птицу. Освещаемая лампами на козырьке круглосуточного магазина, она отбрасывает крошечную тень на проезжую часть. Птичка раздавлена; ее головка оторвана и лежит в нескольких сантиметрах от туловища. Думаю, ее сначала переехал автомобиль, а потом добил велосипедист. Надеюсь, не Руфус. Эту птичку никто не предупредил, что она умрет сегодня, вчера или позавчера, хотя мне приятно думать, что водитель, который ее раздавил, заметив ее, хотя бы посигналил. А может, предупреждение ничего бы и не значило.

Руфус тоже замечает птицу.

– Какая жесть.

– Нужно убрать ее с дороги. – Я оглядываюсь в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы поднять мертвое тельце. Я знаю, что голыми руками его лучше не трогать.

– Что ты сказал?

– У меня к таким вещам другое отношение, не просто «умер и умер, идем дальше», – говорю я.

– У меня тоже совершенно точно не такое, – говорит Руфус, и в его голосе сквозит напряжение.

Мне нужно быть сдержаннее.

– Прости. Опять я. – Я прекращаю поиски. – Вот что. Когда я учился в третьем классе, я однажды играл на улице под дождем и увидел, как из гнезда выпал птенец. Я проследил его падение посекундно: он подпрыгнул в гнезде, расправил крылья, выпал. Я видел, как его взгляд жадно метался в поисках помощи. При ударе птенец сломал лапку и не смог дотащить себя до укрытия, так что дождь барабанил прямо по нему.

– У него, видимо, что-то с инстинктами было неладно, раз он просто сбросился с ветки, – говорит Руфус.