Мы спускаемся без происшествий. Я заношу руку над дверью подъезда, но не могу ее открыть. Я уже готов вернуться обратно в квартиру, но Руфус обгоняет меня и открывает дверь. Влажный воздух последних дней лета приносит некоторое облегчение. Меня даже посещает надежда, что я и только я – прости меня, Руфус, – могу победить смерть. Сладкая секунда в отрыве от реальности.

– Вперед, – говорит Руфус. Он на меня давит, но в этом вся суть наших с ним взаимоотношений. Я не хочу разочаровывать нас обоих, а особенно самого себя.

Я выхожу из подъезда, но, оказавшись за порогом, сразу останавливаюсь. В последний раз я был на улице вчера днем, возвращался от папы из больницы. Ничем не примечательный День труда[4]. Но сейчас я чувствую себя совсем иначе. Я рассматриваю здания, среди которых вырос, но на которые никогда не обращал особого внимания. В окнах моих соседей свет. Слышно даже, как какая-то пара громко занимается любовью, как раскатисто смеются за кадром зрители в комедийной программе; из другого окна тоже доносится смех: возможно, кто-то шумно реагирует на вульгарное юмористическое шоу, на щекотку любимого человека или шутку, которую в столь поздний час прислал в эсэмэске кто-то из близких.

Руфус хлопает в ладоши и выдергивает меня из транса.

– Десять очков тебе.

Потом подходит к ограде и снимает замок со своего стального серого велосипеда.

– Куда поедем? – спрашиваю я, делая микроскопический шажок прочь от двери. – Нам нужен план боя.

– План боя обычно подразумевает наличие пуль и бомб, – замечает Руфус. – Предлагаю называть наш план стратегией. – Он выкатывает велосипед на угол улицы. – Списки того, что нужно успеть сделать перед смертью, бессмысленны. Все сделать все равно невозможно. Лучше плыть по течению.

– Говоришь как настоящий специалист по смерти.

Какую тупость я сморозил. Я осознаю это прежде, чем Руфус начинает кивать.

– Ну да, – говорит он. – Извини. Я просто… – Подступает паническая атака; в груди все сжимается, лицо начинает пылать, кожа по всему телу – чесаться. – В голове никак не укладывается, что я проживаю день, в котором могут понадобиться списки предсмертных дел. – Я чешу затылок и делаю глубокий вдох. – Эта тема не сработает. Все обернется против нас. Проводить время вместе – плохая затея, потому что так мы только удваиваем шансы умереть раньше времени. Это как зона высокой радиоактивности для Обреченных. А если мы завернем за угол, я споткнусь и разобью голову о пожарный гидрант и… – Я замолкаю и весь съеживаюсь от фантомной боли, которая настигает, если представить, как падаешь лицом вниз на забор со штыками или как тебе разом выбивают все зубы.

– Делай что хочешь, но нам конец, и не важно, тусуемся мы вместе или нет, – пожимает плечами Руфус. – Какой смысл теперь бояться?

– Не так все просто. Мы же умрем не естественной смертью. Как жить, зная, что на улице нас может сбить грузовик?

– Прежде чем перейти дорогу, будем смотреть по сторонам, как учили в детстве.

– А если кто-то вытащит пушку?

– Будем обходить стороной бандитские кварталы.

– А если нас собьет поезд?

– Если мы в свой Последний день окажемся на рельсах, то, считай, сами напросились.

– А если…

– Не мучай себя. – Руфус закрывает глаза и трет их кулаками. Я свожу его с ума. – Мы можем целый день играть в эту твою игру, а можем просто забить и, вероятно, прожить этот день по-человечески, понимаешь? Не стоит портить его самим себе.

Руфус прав. Я знаю, что он прав. Не буду больше спорить.

– Мне понадобится немного времени, чтобы оказаться на одном с тобой уровне осознания происходящего. Я не могу перестать бояться потому, что знаю, что мой выбор таков: «сделай что-нибудь и умри» или «не делай ничего и все равно умри». – Он не напоминает мне, что у нас не так-то много времени. – Мне нужно попрощаться с папой и лучшей подругой. – Я начинаю шагать в направлении станции метро на 110-й улице.